Голубой трамвай - страница 17

Тип вздохнул еще раз. Потом начал еще тише:

–  Все, что рассказал Топ, мы учили в школе, как и все дети Клетовника. Топ у нас был шестерочником… Ни у кого не было никаких причин ни в чем сомневаться, – до тех пор, пока…

Тип замолчал. Прислушался, переглянулся с Топом (все замерли) – и продолжил:

– …Пока нам не исполнилось тринадцать. Шесть и тринадцать – особые числа, вы, наверно, знаете («о да-а», – снова улыбнулась Мэй). В шесть и в тринадцать детей водят на лимитатор – прописывают им безлимиты на школу и на лимитирование… ведь до тринадцати лимитироваться нельзя.

– То есть иметь деньги, – шепнул Докс.

– В общем, это серьезная дата… и под вечер, когда мама уже уснула, отец пришел к нам в комнату, запер дверь…

Тип помолчал. Потом проговорил хриплым шепотом:

– И рассказал, что когда-то ездил на голубом трамвае.

«Ну и что тут такого?» – хотела спросить Мэй. Но не спросила.

Тишина вдруг шепнула ей, что это самое важное из всего, что было, и ум изо всех сил старался понять это важное.

– …Легенды о нем бродят все время. Мы слышали их уже… не знаю – лет в восемь, наверно. Или еще раньше. Вообще это нельзя, – говорил Тип. – Нельзя их повторять, и даже слушать нельзя. Это все вредные суеверия, унаследованные от людей Хаоса. Они подрывают веру в могущество Кормчих, – так нам объясняли в школе… Но этих легенд много – о бронзовом поезде, на котором можно нестись без всяких лимитов и безлимитов, о странных существах на четырех ногах или с крыльями – «кот», «голубь», «ворона»… Их, кстати, не запрещают и даже изучают в школе, по мифоведению. И только требуют говорить «мифоголубь», «мифокот» и так далее – чтобы было ясно, где правда, а где нет.

– Так что у вас – вообще животных нет, что ли? – возмутилась Мэй.

Тип качнул головой (Мэй не поняла, что это значит) и продолжил:

– А совсем запретные истории – это о всяких штуках, на которых якобы можно передвигаться в пространстве. В школе мы учили, что все эти трамваи, поезда, рельсы и так далее – плод темной фантазии людей Хаоса. Такие слова запрещено писать… и лучше их не говорить. Вообще.

– А «мифотрамвай» можно говорить?

– И даже так нельзя. Кто услышит – может и в глаз дать. В лучшем случае. Хотя на кухнях да в подвалах оно бурлит все время… особенно у нелимитчиков. Нам так и объясняют: это сказки для паразитов. Кто не хочет иметь лимиты своим трудом – тот и придумывает всякие поезда и трамваи. И вот отец…

Тип осекся и снова перешел на шепот:

– Он работал старшим инженером лимитации. Когда-то, когда нам было по четыре года, он вернулся домой странный такой, уставший, будто делал не знаю что… Мне кажется, я помню, как это было. Отец сказал, что переутомился на работе, лег и проспал целые сутки. На самом деле… на самом деле все было почти так. Почти. Он изобрел одну штуку… сильно разволновался и решил пройтись по Панели. Вообще это не поощряется, но… Отец ушел в свои мысли и опомнился только, когда ему просигналил голубой трамвай.

Мэй с Вэном не дышали. Докс пристально смотрел на Типа, усмехаясь, как всегда.

– Трамвай раскрыл двери, и отец вошел в него. И… – голос Типа дрогнул, – трамвай вывез его из Клетовника. Хоть нас и учили, что нет никаких пределов, и выйти за Панель нельзя, это вам не кухня… Отец видел, как светится небо, и чуть не ослеп. Нам так и говорили: человеческий глаз не может выдержать столько света, и люди ослепнут. Отец и правда чуть не ослеп, но потом привык, хоть ему и было больно. Он говорил, что нигде и никогда не видел такой красоты…

Тип помолчал.

– И он пробыл там… долго. Он много раз видел, как горит небо. Самое яркое место, по-моему, называется «слончик».

Его никто не поправил, и он продолжал:

– Отец говорил, что там, за Клетовником, все совсем по-другому. И почти не рассказывал, как там и что. Говорил: все равно вы не поймете, потому что я сам до конца не понимаю. А потом он вернулся.

– Как?..

– На том же голубом трамвае. Он говорил, что долго не мог понять, как ему вернуться, а потом вдруг понял, как это просто.

– И как?! – Мэй подалась вперед. Ее щеки горели так, что светились сквозь краску.