Горб Аполлона - страница 42

— Подумать только как повезло! Давай ему побольше подкинем, чтоб он никогда к ней не вернулся! — полушутя, полусерьёзно сказал Саша.

От других людей я узнал, что Эвелинина правдивость граничила с цинизмом, с ухмылкой, вот, мол, вы все мерзкие, а я вот такая… прямая, правдивая, откровенная. Она пускалась в откровенности, выворачивая себя наизнанку, как она любит другого человека, а не своего мужа Сашу. Чтобы все знали, как в сгустившихся сумерках она поехала к знаменитому поэту за интимными ласками. Тайну своего посещения она старалась разгласить, ей хотелось выболтать всё, и этим присоединить себя к чему— то необыкновенному, что она причастна к высшей поэзии. Эвелина придумала, а может быть, и правда, что поэт, читая стихи, смотрел только на неё и что только к ней обращаются его строчки. Она рассказывала всем и вся, вспоминала те таинственные знаки, предвещающие чувственные наслаждения, и мысленно представляла себе… несуществовавшую любовь. Говорила с воображаемым собеседником, что оказалась под влиянием вспыхнувшего желания, во власти чувственного призыва, и как это мучительное чувство и желание захватило её всю… Она не могла сдерживать свои чувства, гордилась этой страстью и мечтала лежать рядом с ним. Почему нужно, чтобы все об этом знали? Я давно подозреваю, что люди стремятся разгласить свои интимные тайны для того, чтобы придать себе вес в глазах других, чтобы показать другим свою необычность. Одним словом, это бессознательное бахвальство принесло мне большое огорчение за Сашу. Думаю, что и он знал правду. И как оказалось позднее, Саша нашёл у себя на столе забытые Эвелиной записи об этом.

Почему он не мог порвать эти узы? Что удерживало рядом людей таких чуждых друг другу? Саша видит её мелкость, но каким‑то образом Эвелина на него воздействует.

В последний день вдруг заговорили о возможности развода.

— Может быть, самый разумный выход — это развод? — задал я ему вопрос, который, казалось, он ждал. Он висел между нами.

— Не проходило дня, чтобы я не подумал об этом, но эти мысли сводили меня с ума, и я их оставил. Что будет с сыном? С ней? Сын больной… И она тоже нездорова. Если я это сделаю, то буду казаться себе подлым. — Он задумался, посмотрел в сторону, вздохнул и тихо прошептал про себя: «А так — трусливым?» Он замолчал, грустно посмотрел на меня и, набрав в себя воздуха, рассеяно спросил:

— Что ты думаешь? Скажи, что ты думаешь?

— Ты, знаешь, надо сделать всё, что можно.

Он задумался, в его лице появилось выражение отчуждённости. Наступило молчание.

— Предположим, я решусь на развод… Ты представь, в какой ад я попаду, как я буду страдать? В секунду его лицо приняло страдальческое выражение, и он тяжело вздохнул.

— Да, но ты и так страдаешь.

— Но это страдание не по моей вине. Оно от меня не зависит.

— Я не вижу смысла в твоём страдании. Оно тебя разрушает. Оно ничего не создаёт. Ты ведь всё равно чувствуешь свою вину перед ней, перед ребёнком.

— А разве есть в страдании смысл?

— Ты знаешь, как говорит наш Ф. М.: через страдание человек приходит в сознание.

— Я этого не понимаю. Тогда я должен быть самым сознательным индивидуумом.

— Да, но твоё страдание бессмысленное. В страдании должен быть смысл.

— Витя, попробуй определить, у кого какое страдание? В каком есть смысл, а в каком нет. Оно разве окрашено? Кто с какой целью страдает. И кто более одинок? Знаешь, Витя, чем больше проходит времени, тем яснее для меня становится, что я ничего не могу изменить. Власть неизвестной таинственной силы, кажется, руководит моей жизнью независимо от моих душевных настроений.

Протекло четыре года, которые я прожил в Америке, работая в музеях, консультируя, читая лекции, путешествуя. Мы часто перезванивались с Сашей и неоднократно виделись. Я превыше всего ценил свою свободу и не женился. Были разные увлечения, но сейчас я пишу о Саше. Он по–прежнему был с Эвелиной, много работал и много страдал. Мы обсуждали политику, стихи, статьи и почти не касались его семейных дел.

Как только Саша узнал о своём смертельном диагнозе, он попросил меня к нему приехать. Он продолжал работать. На этот раз я остановился в гостинице, и мы встретились с ним в университете, где провели несколько часов в его кабинете. От книг было темно в глазах. Сколько книг!