Горизонты - страница 7

Умер дед в тот же год, перед пасхой. Умер как-то неожиданно, говорили, что с испугу да с тоски ушел старик на тот свет.

Младшая дочь его, моя тетка Лида, была на выданье. Годы стояли тяжелые. Только кончилась гражданская война. Потребовалось подвенечное платье, а купить негде. Тогда много ходило разных меновщиков, кто с чем: с ситцем, с мылом, со спичками. Ходили и выменивали хлеб. Однажды пришел к деду какой-то мужик и показал отрез на платье.

— Сколь за это?

— За пуд жита отдам.

Обменялись. Начали платье шить. Только через несколько дней мужика будто бы схватили. «Где хлеб брал?» Он и указал на деда. Тут уж приступили к нему.

— Ты гражданин Богатыренков?

— Я… только я-то Шубиным значусь.

— Ишь, двойную фамилию носишь… Твое зерно?

— Мое… не отказываюсь.

— А мануфактура где?

— Шью девке платье на свадьбу.

— Реквизуем и платье, и хлеб. Судить за спекуляцию будем.

Струхнул дед, раньше на медведя ходил, а тут прослезился: ужель на старости-то лет за решетку? Затосковал, да так и не встал.

Перед пасхой принесли повестку, вызывали деда Богатыренкова в суд. А он в углу, под иконами, в гробу лежит…

— Поспешил убраться со стыда, — пояснила бабушка пожарская и выпроводила из избы человека с повесткой. — Хоть дома умер, молодец старик…

О другом деде, Павле Дмитриевиче, я расспрашивал бабушку, где да где этот дедушка.

— А где, иди вон гляди — сидит в горнице.

В наших лесных краях дома строили большие, чаще всего пятистенки. У нас тоже был пятистенок: попереду стояло две избы, одна звалась летней (в ней жили летом), а другая солидно — горницей. Горница была холодная, с одними летними рамами. Зимой использовали ее как кладовую — там лежали и мои книги, а летом в прохладе пили чай и принимали гостей по престольным праздникам: в троицу да осенью — в егорьев день. Была еще третья изба — зимовка: она вклинивалась между горницей и хлевом. Обычно на зиму переходили жить в зимовку, чтобы выморозить тараканов в летней избе и вернуться обратно к пасхе.

Когда бабушка сказала о деде, что он сидит в горнице, я удивился и тотчас же побежал, чтобы познакомиться с ним. Все углы осмотрел, даже заглянул за печь, а деда, однако, не нашел. Мне почему-то стало страшно: вдруг он тут, а я его не вижу.

— Дурачок, да ведь на карточке он, — и бабушка сама пошла в горницу, сняла со стены фотографию и ткнула в нее пальцем.

— Ишь в пальте-то сидит, будто купец, прости господи…

— А какой купец?

— А торгуют которые.

— И дедушка торговал?

— Как же, торговал… тараканами…

Я вгляделся в деда, широколобого лысого старика с окладистой бородой. Над глазами нависли тяжелые веки, из-под которых дедушка добродушно и пытливо разглядывал меня. Верно, как купец: в сером богатом пальто, в ботинках, брюки навыпуск. Большие руки с растопыренными пальцами устало покоятся на коленях.

— Это он в Питере так-то щеголял, в гостях у Вани был. Вот он рядом, дядя-то твой Ваня, с первой женой, с ребеночками. Ишь, у одного лошадка, а большенький с ружейком в руках… Богаты шибко, пустяки покупают. Видишь, как стали сниматься на карточку, Ваня-то и напялил на старика пальто. А домой — в чем старик поехал, в том и вернулся… Ишь дядя-то твой вызвездился, светлые глаза, бросил дом да так и не заглядывает к матери. Нужна шибко ему мать, дураку. Сейчас небось сам-то с куска на кусок перебивается, того и гляди выкатится голубчик на готовые хлеба. Наработали на него, как же…

Бабушка была недовольна дядей Ваней, сердилась, ругала его, говорила, что пропащий он человек, хватил легкой беспутной городской жизни, ходит, небось, по кабакам да распивушкам.

— Не как твой отец. Оля-то ездил тоже к нему раз, пожил маленько, плюнул да и вернулся. Оля-то был не такой легостай, как Ваня. Господи, выкатится ведь, все равно выкатится…

Я хотел знать больше и начал было расспрашивать о дяде Ване, но бабушка прикрикнула на меня, рано, мол, тебе знать такие дела. Спросил еще о дедушке, но бабушка промолчала, — не любила она рассказывать о своей жизни.

Только позднее я узнал, что дедушка Павел приехал сюда с горы, из соседней деревни Данилово. Было у них много братьев, а земли не хватало, да и плохая была земля-то. Бабушка и сговорила деда переехать в Купаву, к себе на родину. Здесь и привились Данилогорские.