Горизонты - страница 8

Как раз в это время и деньги появились в доме. Иван, старший-то сын, к хозяйству был не особенно прилежный. Решили его женить, может, жена образумит. Поехали сватать в соседнюю волость к богатенькому мужику. Хоть невеста была и с изъяном — в глазу бельмо, да зато отец должен дать хорошее приданое. Так и получилось. Отец невесту наградил немалыми деньгами. Тут-то дедушка и решил по-настоящему строиться.

— Давай, Ваня, дом поставим, тебе и всем хватит. Чего приданому впустую лежать.

И начали строить дом. Перевезли с Данилова свою избу, купили еще у кого-то вторую, да бабушкина изба стояла в Купаве, тоже приданое. Так и слепили пятистенок, и не какой-нибудь, а с мезонином крашеным. Дом над черемуховым логом словно взлетел, не хуже меньшенинского выделался, зажгут, бывало, вечером лампу — со всех сторон видать. Вот и боялась бабушка, как бы сын Ваня не вернулся домой и не стал искать свой пай. Тревожилась старуха, по ночам крестилась в темноте, молила бога, чтобы тот сохранил их гнездо, уберег его от разорения.

— Ведь близко двадцать лет легостай бегает. Неужто выкатится? — шептала она по вечерам, когда мы сумерничали на печи. — И ты крестись, боженька к младенцу больше прислушается. Он видит все, по-праведному поступит…

Я лежал рядом с бабушкой, нехотя крестился и боялся: вот-вот схватит боженька меня за руку вместо дяди Вани.

Когда однажды возвратилась с работы мать и зажгла лучину в светце, я слез с печи и уставился на боженьку, сидевшего на божнице за стеклом в золоченой раме.

На меня смотрел седенький благообразный старичок в богатом одеянии и молчал.

«Ишь, пальто-то какое завел, лучше, чем у дедушки… в серебре да золоте всё…» — подумал я и, взглянув на бабушку, которая тоже слезла с печи, спросил:

— Живой ли он?

— Кто?

— А боженька-то…

— Что ты, дурачок, говоришь? Заступник это наш… Молиться на него надо, — берясь за куделю, сказала бабушка.

— Я сколь молилась за Александра, да так сердешного и убили, — отозвалась из-за перегородки мать.

— Раньше, видать, бога прогневили, — не сдавалась бабушка.

— Когда гневить-то было, маменька… Тут судьба играет, что на роду написано, то и будет. Вон Аркашик болел, а живет. А сестра у него и большенькая была и не болела, кажись, а умерла, ровно уснула. Помощница теперь была бы, а этот опенок чего еще, — и, помолчав, многозначительно заключила: — Судьбу, маменька, не перехитришь.

— А вы перехитрите. Если буду умирать, не давайте мне спать, толкайте в бока, — попросил я и снова взглянул в угол на седого старика.

Сидел он за стеклом всегда степенно, не шевелясь. Лампадку с огоньком зачем-то по праздникам к старику вешали. Чтобы теплее ему было, наверное. А он сидел по-прежнему и пальто не снимал. Вот так же и теперь сидит и смотрит из-за стекла, смотрит совсем безучастно.

— Он не живой, бог-то, умер! — крикнул я и бросился к бабушке.

Бабушка вздрогнула, уронила из рук веретено. Оно покатилось по полу, разматывая нитку.

Мать в беспокойные военные годы часто ездила в извоз. Отвозила на станцию хлеб, кожи, льняное семя. Ездили по раскладке у десятского: придет из волости в деревню бумажка, столько-то, мол, надо выделить подвод. Соберутся мужики к десятскому и весь вечер решают, кому ехать. У Петрована Россохина лошадь малосильна, Сергуня шибко тихий мужичок, заблудится еще. Яков отвел свою очередь… Деревня-то мала — некому ехать.

— Тебе, Юлья, придется, — скажет кто-нибудь. — У тебя старуха с парнем покараулят дом. Лошадь экая, за двоих груз увезет.

И приходилось ехать, надо слушаться деревенцев, не будешь — потом тебе припомнят все. Бывало, и всей деревней вместе ездили, если поклажи было много.

Однажды случилось такое. Ехали купавинцы друг за другом гуськом. Впереди ехал Сергуня, за ним тянулись другие. Мать держалась в хвосте. В середине пути, около какой-то деревни, повстречались пьяные мужики. Один из них схватил лошадь у Сергуня за узду, остановил.

— Опрокидывай сани копыльями вверх! — крикнул другой. — А то выкуп давай!

«Дело не шуткой пахнет», — подумала мать, свернула с дороги лошадь, хлестнула кнутом, а Чалко того и ждал — полетел стороной, как птица. Хотел пьяный мужик остановить, да сам чуть под лошадь не угодил. А мать, выехав на дорогу, угрожающе крикнула: