Горькие шанежки - страница 12

— Видал? — обрадовался Ленька. — А ты говоришь, дед Помиралка брехун! Не-ет, он старый и уж все в точности знает!

Никак не хотелось Семушке верить словам деда про душу в глазах, да еще Ленькиному доказательству, а получалось по их… И в самом деле, шибко тяжелым взглядом смотрит отчим на людей. И от всех на отшибе держится. Соседи, вон, собираются вместе, песни играют, стучат костяшками в прохладной тени тополей, а Гаврила — ни к кому. И к нему никто. И работа у него такая — путевой обходчик, все больше один бывает. То на своем километре порядок наводит, то по околодку идет.

Отчим и дома жил в стороне от Семушки с матерью, страдавшей какой-то грудной болезнью. Крутила ее эта болезнь, надолго в постель укладывала. Вот и опять, мать лежит. В летнюю жару мерзнет. Но отчим ее совсем не жалеет.

И, правду сказать, скуповат Гаврила. Сласти да обновки Семушке редко перепадали. Да и пастухом он стал потому, что отчим так рассудил. Вообще-то стадо пас Сашко-однорукий — мордастый озорной парень из Узловой, нанятый на лето жителями полустанка. Да вот засобирался Сашко к себе в Узловую — большую станцию с магазинами, клубами и базаром, расположенную в десяти километрах от разъезда. Одежду сменить ему захотелось, купить кой-чего. Вместо себя он и подрядил Семушку, пообещав денег на новые сапоги.

— Иди, — решил отчим. — Тут два дня работы — и вот тебе, со скрыпом!

Но уж четвертый день не является Сашко. Видно, загулял. А Семушка за него отдувайся… Правда, и раньше он за подпаска не раз со стадом ходил. Но одно дело — просто так на приволье побыть, а когда столько коров у тебя под рукой — цветами не залюбуешься. Пастуха кругом беда поджидает. Позади железная дорога тянется, слева — бесконечные сопки, а с правой стороны — Левинская падь и колхозное поле. Да еще от жары и паутов на коров «бзык» нападает. Позадирают хвосты — и по кустам, а то и домой, в тень и прохладу сараев.

Жары и слепней сильней других бык Пушкарь боится, — хотя он такой здоровый, что Семушка до его рогов и дотянуться не может. Дед Орлов сделал ярмо и приучил Пушкаря возить телегу и сани. Даже огород пахать на нем приспособился. Но еще теленком Пушкарь отморозил хвост, и теперь ему нечем отмахиваться от кровососов. Как прижучат его пауты до предела терпения, задирает бык остаток хвоста, как пушечный ствол, — и деру! За этот огрызок его Пушкарем и прозвали. И когда поднят он кверху, никому не сладить с быком.

За эти несколько дней узнал Семушка, каково пастухом быть. Стадо выгонять нужно рано, чуть свет. К одиннадцати возвращать домой, чтоб горячую середину дня коровы отстоялись в сараях. А как скатится солнце с верхушки, опять собирать стадо и пасти до вечерней росы. День таким долгим, таким тяжким кажется. Двадцать две животины под началом у Семушки. Среди них, как и между людей, есть хитрые, и ленивые, а есть просто блудни. Все их к запретному тянет. Вот та же Красулька — телка Слободкиных. Только что завернул ее Семушка, а она опять к Левинской пади направилась. За ней, гляди, все стадо потянется.

— Ты куда, окаянная! — бросаясь за ней, грозно кричит Семушка. — Я тебе поброжу, тварюка безрогая!

Но Красульку на испуг не взять. Слышит она Семушкин крик, косится, а сама боком-боком, да все в сторону тянет. Семушке неохота далеко-то бежать, но надо. И опять сбивает он на себя росу, штаны и рубашка мокреют все больше, липнут к телу, вызывая озноб.

Вернув телку в стадо, Семушка успокоенно огляделся. Туман уже отошел от земли и широкими пластами поднимался кверху. Из-за далеких сопок выкатилось солнышко и плеснуло по округе светом. Тысячами радостных слез заблестели вокруг росинки. Они сверкали на траве, на листьях берез и на ярких головках цветов. Славя утро, в перелеске с усердием распевали неугомонные птахи. Теперь Семушка видел все в молодой чистоте и нарядности, и ему становилось легче.

К восходному часу стадо ушло километра на два от линии, от полустанка, называемого еще и разъездом, от дремавшего озера, деревни под сопочкой — от того мира, где Семушка начинал ходить, узнавать, помнить.