Горький мед - страница 5

Но отец, несмотря ни на что и даже на ехидные усмешки богатых пчеловодов, вроде Косова, все-таки и на этот раз вывез свою «крылатую скотинку» в степь.

Тогда к нему примкнули и более крупные пчеловоды-любители, пользующиеся его наставничеством и не рисковавшие обходиться без его помощи. Заведующий «низовой» школой Андроник Иванович Спиваков и старый казак Егор Павлович Пастухов, оба они не решались отделяться от отца, и он безропотно ухаживал и за их ульями.

У Андроника Ивановича было около сорока ульев, столько же и у Пастухова, и можно было представить себе, сколько хлопот доставляли такие компаньоны отцу. Он отдавал их пасекам чуть ли не все свое время; материальная зависимость от них заставляла его идти на такое обременительное сообщество.

Зато компаньоны чувствовали себя под руководством отца уверенно и вольготно, всегда привозили со степи свои пасеки хорошо укомплектованными и подготовленными к зимовке.

Летом 1915 года мне пришлось немало поработать вместе с отцом и на Андроника Ивановича и на Егора Пастухова. Выполнять их приказания, как и отцовские, я должен был беспрекословно. Мне приходилось справлять самую надоедливую работу: таскать из степной криницы на все сто ульев — считая и отцовские — воду, подносить во время качки меда рамки, срезать с сотов печатку, жариться с дымарем в руках под солнцем во время окуривания пчел, крутить до изнеможения чужую медогонку. Когда я помогал отцу, то делал это хотя и без особенного удовольствия (ведь мне хотелось и погулять), но терпеливо. Работать же на пасеке Егора Павловича было для меня сущим мучением: раздражали понукания старого, надутого, скупого казака. Я отлынивал от работы, медлил, делал все нерасторопно, иногда ослушивался, и, это вызывало еще более строгие понукания и обидные окрики.

Я попробовал было пожаловаться отцу на грубую ругань Пастухова, но он только нахмурился:

— А ты слушай и делай что надо. Не шляться же тебе по степи без дела. Мы им поможем, они — нам. Без них — он имел в виду компаньонов — нам никак нельзя, сынок. Терпи. Так надо.

К Андронику Ивановичу, несмотря на его грубость и замашки казачьего вахмистра, я относился несколько иначе. Это был учитель, интеллигент, правда, сельский, не шибко образованный, замордованный нуждой и ничтожным жалованьем, но не без чуткости, не без понимания каких-то своеобразных принципов воспитания.

Он обращался со мной более мягко, чем Пастухов, хотя тоже нередко раздражался из-за моей неловкости и рассеянности. Я платил ему за это большим послушанием и такой же деликатностью. Причиной ее, помимо всего прочего, было одно очень важное обстоятельство…

После смерти Артамона Демидовича Панютина его вдова, любимая моя учительница Софья Степановна, видимо считая содержание разросшейся библиотеки обременительным для своих скудных средств, безвозмездно передала ее хуторскому обществу. Казачий сход предоставил под библиотеку отдельное помещение, а заведование ею поручил престарелому, жившему на скромную пенсию, учителю Вуколу Александровичу, чудаковатому нелюдиму-книголюбу.

Вукол Александрович сразу принялся за разборку и упорядочение библиотеки, добился от общества дополнительных к своему скромному жалованью средств, расширил подписку на газеты и журналы, большую часть потрепанных и зачитанных книг и приложений к журналам решил отдать в переплетную.

Переплетчик нашелся тут же, в хуторе — это был Андроник Иванович Спиваков. Когда-то, до учительства, он работал в переплетной мастерской и отлично изучил переплетное ремесло. За скромную плату Андроник Иванович решил совместить летние каникулы с незабытой еще профессией и работой на пасеке. Это было хотя и маленьким, но все же заметным подспорьем к его учительскому жалованью.

Однажды ранним июньским утром к пасеке подкатила арба, полная книг. Возница, не церемонясь, свалил груз прямо на траву, тут же у нашего дощатого балагана.

К запаху воска и меда, донника и будяков, обступивших пасеку со всех сторон, присоединился уже знакомый и столь милый мне тонкий аромат хуторской библиотеки — дыхание старых, но все еще живых книг. На многих из них стояла дата выпуска чуть ли не пушкинских времен, пожелтевшая бумага была плотной, как пергамент. От такого обилия книг у меня даже дух захватило.