Горький-политик - страница 20

. Для него неприемлема беспардонность этих вывесок, как неприемлемы выставки произведений искусства в ресторанах, комнатах отелей: «Я был в Отеле «Астор» – Комнаты украшены бронзами таких мастеров, как Роден – не дурно?»[102]

Богатство и золотая лихорадка лишают человечности, отменяют чувства, все иные ценности. Произведения писателя проникнуты глубоким отвращением к городу масс, к лихорадочному потреблению. Вид Нью-Йорка, кишащего существами, не знающими мира и цели, для которых единственной ценностью является труд и капитал, вряд ли мог представлять для него приятное зрелище.

В «Обращении к молодежи» Эмиль Золя провозгласил: «У меня было единственная вера, единственная сила: труд […] труд! Имейте в виду, господа, что труд – это единственный закон, правящий миром. У жизни нет другой цели, у существования нет другого смысла, и все мы появляемся на свет лишь для того, чтобы поучаствовать в общей работе и затем исчезнуть»[103].

Карл Левит заметил, что «только таким редким умам, как Ницше и Толстому, было дано осознать фальшивый пафос и скрытый нигилизм, заключенные в прославлении труда»[104].

Среди этих «редких умов» есть место и для Горького с его книгой «В Америке». В призванном вызвать ужас описании своего знакомства с Нью-Йорком, городом «желтого дьявола», Горький в первый и последний раз говорит о проблеме денег, золота, которое из средства становится целью, о труде, который из библейского проклятия превращается в единственную моральную ценность и во всеобщий серый жизненный удел.

Нет сомнений в том, что, как справедливо заметил Левит, только «редкие умы» способны осознать этическую скудость этого нового постулата, которым руководствуются все современные индустриальные общества, вне зависимости от различий в идеологии и общественном устройстве. Будь то демократическая республика или Советский Союз, так называемое «этическое государство» или современная Япония, везде труд стал моральным принципом и верховной целью как в жизни отдельного человека, так и государств.

Возникает впечатление, что на немногих страницах, посвященных Америке, Горький хотел передать – конечно, не с бесстрастием социолога, а с экспрессионистическим пафосом – чувство растерянности, испытываемое интеллигентом старой формации перед лицом слепого безумия, во власти которого находится Нью-Йорк – Нью-Йорк не всемирный центр капиталистической эксплуатации, но жуткое пророчество всечеловеческой судьбы. В силу этого мы не можем согласиться с точкой зрения советского литературоведения, которое приписывает горьковским статьям об Америке политическую критику капитализма. Речь идет об экономике как общей судьбе, и сквозь политический памфлет прорывается антропологическое изумление.

Необходимо также отметить удивительное сходство в описании города и труда с другими писателями той эпохи. Темы города-чудовища, спрута, машинной цивилизации, воспринимаемой как хаос, чувство тоски, выражаемое «криком», типичны для писателей-экспрессионистов тех лет. Для посвященных Америке страниц А.М. Горького характерны мотивы, свойственные этому литературному направлению, а также общие всем эпохам. Эти мотивы в начале 1900-х гг. определялись скорее как авангардистская тенденция, чем принадлежность к организованному авангарду. На этих страницах романтический реализм А.М. Горького приближается по тону к экспрессионистическому надрыву и в форме сюрреалистического бреда сквозь увеличительное стекло показывает чудовищность нашего образа жизни.

Ч. Рагл в своей монографии «Трое русских наблюдают Америку» подчеркивает сходство описаний города в «Городе Желтого дьявола», «Царстве скуки», «Mob» с изображением города-спрута в стихах Э. Верхарна и В. Брюсова, несомненно, знакомых А.М. Горькому, особенно с точки зрения их антиурбанизма, города, превращающегося в чудовище, пожирающее человека. Подобные описания, впрочем, уже присутствовали в произведениях авторов предшествующих эпох, например, О. де Бальзака. Ч. Рагл приводит десятки таких примеров, но для нас интереснее проследить аналогии между описанием большого города, отчуждения, характерного для современной жизни, и труда у А.М. Горького и у некоторых итальянских писателей начала XX-ого века, такими как Сшипио Слатапер, Энрико Бойне, Карл Микельстэдлер. Обратимся, например, к двум отрывкам Карла Микельстэдлера.