Горные орлы - страница 39
Дмитрий с Христиньей ужинали, когда к окну подбежал Трефилка «петушонок» и крикнул:
— Приехали! К Станиславу Матвеичу!
Седов уронил скамейку, выбежал на улицу.
В ограде плохо рассмотрел, какие машины и сколько их на возах, вбежал во флигелек.
Радостно оживленные Марина и Селифон раздевали Орефия Лукича, снимали с него промокшие валенки, Станислав Матвеич разжигал самовар. Подоспевшие Пистимея и Христинья помогали накрывать на стол.
— А мы тут ждали, ждали да и жданы съели! — Седов шагнул к обветревшему в дороге Зурнину: — Ну, здравствуешь, Орефий Лукич.
На радостях они крепко поцеловались.
«Выходит, снова я — кондитер… «Дрожжи… Заквась погуще»… — вспомнил Зурнин слова своего друга детства и улыбнулся.
Седов глядел на загоревшее лицо Зурнина, на шрам над бровью, на черный ершик волос (в городе Орефий Лукич постригся) и тоже улыбался.
Ночь промелькнула в расспросах и рассказах.
— Ну, так завтра, товарищи горноорловцы (артель зарегистрировали под названием «Горные орлы»), пока еще речки терпят, перво-наперво — за пчел! — распорядился председатель артели Герасим Петухов.
— Мимо вашей пасеки, Селифон. Крутишкой ближе!
В темноте все кони казались сытыми, все одной масти, не разберешь, где Рыжко, где Мухортуха, где Карько.
Ульи, заработанные Станиславом Матвеичем у Автома Пежина, решили свезти в омшаник Герасима Андреича, чтобы по «выставке» пчела облеталась без урону.
— Главное, Станислав Матвеич, соглас в артельном деле, — начал Петухов, когда выехали за деревню. — Соглас, распорядок и опять же смирная баба. Но ежели, оборони бог, бабе волю дать, то горластая любого мужика с ног собьет и какую угодно артель на растопыр пустит.
— Это ты совершенно резонно, Герасим Андреич. Баба, как говорили в старину, — второй бог: захочет — веку прибавит, захочет — убавит…
Под гору кони пошли резвее.
— У пасеки сдержи! — крикнул Герасим Андреич.
— Знаю! — откликнулся Селифон.
Все знакомо ему в этих местах — в каждом омутке Крутишки хариусов ловил, по пихтачам промышлять учился. Скоро пасека… К горечи примешивается непонятное чувство страха. Вот сейчас встретится дед Агафон, узнает и отвернется, не ответит на его поклон.
Выглянула из-за поворота дорожки избушка с навесиком.
— Езжайте потихоньку, я забегу к Агафону Евтеичу, банку пороху в городе наказывал купить, отдать надо, — сказал Петухов Станиславу Матвеичу и свернул к избушке.
Когда открыл дверь, почувствовал недоброе.
Запах гниения ударил так сильно, что Герасим Андреич попятился.
— Агафон Евтеич, да ты живой?..
Петухов опасливо заглянул в избушку и крикнул еще громче и тревожнее:
— Дед Агафон!
Уловив чуть слышный стон, Петухов закричал:
— Селифон!..
Поднимавшиеся в гору люди и лошади остановились. Селифон, бледный, запыхавшийся, подбежал к избушке и торопливо шагнул в дверь. Герасим Андреич, сняв шапку, осторожно, как в дом с покойником, вошел следом.
Первое, на что наткнулись они, был капкан с торчащим в нем между двух сжатых дуг обутком.
— Дедынька! Милый!
Агафон Евтеич приподнял с нар голову и тотчас же уронил ее со стоном.
— Живой, Герасим Андреич, живой!
Селифон выскочил за дверь и закричал Дмитрию и Станиславу Матвеичу:
— Сюда!
Деда Агафона с трудом вынесли в узкие двери избушки под навесик и опустили на землю. На воздухе он открыл глаза и признал внука:
— Селифоша… пить!
Селифон с котелком бросился к речке.
— Беда-то… Беда-то… — твердил Станислав Матвеич.
Восковое, точно ссохшееся лицо старика казалось Селифону отрешившимся от всего земного.
— Вези-ка его, Сельша, домой.
— Огневица прикинулась… Дух от ноги…
Больной лежал с закрытыми глазами.
— Обдуло на ветерку-то, — тихо, словно для себя, сказал он.
Агафона Евтеича одели и положили на сани. Селифон веревкой крест-накрест перевязал его.
Отрезанную ногу в обутке положили на сани и закрыли сеном.
— Это ты правильно, что перевязал деда, а то в раскате-то свалиться может, — одобрил Герасим.
Селифон пошел рядом с санями. Мужики смотрели вслед.
В деревне сгоравшие от любопытства, ахавшие и охавшие черновушане вереницей шли за санями.
— Ты меня домой, домой, сынок, — приподняв голову, попросил дед.