Город Кенгуру - страница 5

Задвинул подарок за книжный шкаф, но – удивительное дело! – вскоре поймал себя на ощущении, что вижу картину, думаю о ней. Об этой прекрасно-розовой диве, гордо шествующей над безликими домами, не замечая таращащих на нее глаза болотно-грязных женоподобных существ. Одни птицы поднимаются так высоко и парят рядом с ослепительным чудом.

...А картина продолжала задыхаться за шкафом. Не было бы счастья, да несчастье помогло: какой-то дурной ночью прорвало трубу отопления и пар здорово похозяйничал в маленьком кабинете. Сумел добраться до картины. По краям гуашь потекла, цвета ее на негрунтованной фанере поблекли.

Я поспешил отнести подарок Кутилова домой, но лишь в девяностые годы Александр Лелякин устранил повреждения, освежил краски. Когда картина предстала на кутиловской выставке – среди оригиналов стихотворений, рисунков, набросков, розовая дива показалась вдруг музой поэта, а женоподобные создания напомнили-как ни горько сознавать – нас самих. Безразличных и беспомощных, живших в странное время в странном городе. Ну, конечно, почему же я этого сразу не заметил?.. Отсюда и название картины: "Город Кенгуру". На обороте же, под ним, – "псевдоимя" Кутилова: "А. Магнит". И дата: "1975 г."[8].

На этом сюрпризы не закончились: в следующем году появился еще один подарок, о существовании которого я долгое время не подозревал. Лишь в середине девяностых услышал эпиграмму, даром что поначалу никак не желал признавать в ней себя. Хотя написана от моего имени. Со временем, однако, смирился и решил, что было бы хуже, не сочини он ее. Я так и не сумел бы представить себя кудрявым. Зато сейчас, когда становится невмоготу, утешаюсь уже сроднившимися со мной строчками:

Пожалуй, всё. Теперь можно заключить картину в раму и повесить на видном месте. Чтобы восхищались. А заодно – опубликовать эпиграмму. Только это уже о другой жизни Аркадия Кутилова. О ней еще писать рано...

...И я в самом деле не писал о Кутилове год-другой. Однако стоило опубликовать то, что вы сейчас прочли, как пошли звонки. Немногочисленные: поэзия и поэты нынче не в моде. Но требующие ответа. Особенно когда интересуются, почему не сопроводил свои рассуждения стихотворениями самого Аркадия Кутилова. Спрашивающие не сомневались: с ними очерк смотрелся бы лучше...

Серьезный вопрос, я тоже поначалу мучился им, пока не убедился, что известные по сборникам стихи с трудом вписываются в мой рассказ. Ибо другая сторона жизни Аркадия Кутилова с помощью нехитрых словесных упражнений аккуратно выводилась в тень. Или обволакивалась романтическим флером, прямо на глазах преображавшим поэта либо в жертву "Системы", либо даже в борца с ней. Будто именно о нем Рождественский писал еще в 1967 году в "Поэме о разных точках зрения":

Стихи же, не укладывавшиеся в благостную схему, под лукавыми предлогами пребывали под спудом, так что те из них, которые – вопреки напоминавшей цензуру опеке – все-таки пробивались в печать, выглядели всего лишь помарками на вполне приемлемом фоне.

Была еще одна причина отказаться от стихов Кутилова: не хотелось в который раз повторять знакомые читателям строки. От частого употребления даже монеты стираются, с трудом разберешь, где аверс, где реверс. Стихи – тем паче.

Конечно, располагай я "выпавшими в осадок" стихотворениями, не преминул бы подкрепить ими свои соображения. Но ничего подобного в моем распоряжении не оказалось, а несколько четверостиший в "Молодом сибиряке" погоды, разумеется, не делали и повлиять на содержание материала почти не могли. Думаю все-таки, избранный путь тоже приемлем, раз кому-то после очерка понадобились стихи поэта.

Я и сам не обошел бы стороной многие стихи, не требуй мой рассказ каких-то других строк. Догадывался, что они существуют, что их не может не быть, но встретился с ними лишь после публикации очерка – когда мне передали подборку стихотворений, записей и рисунков, в большинстве своем не печатавшихся раньше. Их прислала в Омск своим приятелям Эмма Ивановна Шкорева.