Город ненаступившей зимы - страница 8

На тест ДНК тратится не пришлось — Оксана сама, изрядно подвыпив вина с подружками, сболтнула одной из них, что уже была беременна, когда выходила замуж. А также, поведала от кого. На её беду, той самой подружке очень нравился крепкий и симпатичный Николай Булавин, а потому она, при удобном случае, не преминула рассказать ему о пьяных откровениях супруги. Однако, увести не получилось. А вот превратить домашний очаг своей, в тот момент, уже бывшей подруги в адский котёл — вполне. Вот уже третий год, не было и недели, чтобы Оксана не получала от мужа крепкой затрещины. Нельзя сказать, что Николай избивал жену. В глубине души он был, в этом отношении, джентльменом. Но, до той же самой глубины, свою супругу ненавидел… Любил и ненавидел одновременно. И вот сейчас, сам себе об этом напомнил.

— Ну чего застыл? Или ты там жрёшь втихомолку? — пошутил Сергей.

Всем, кроме брата и его супруги, шутка показалась к месту. Родители засмеялись, молодая женщина насторожилась, а Коля, стиснул шампур так, что нехотя согнул мягкий металл.

— Ты оглох там? Мяса, мяса, мяса! — застучали по столу вилками Владимир Иванович и Сергей.

— Хреняса! — рявкнул Коля. — Пошли вы на хер со своим мангалом!

Он швырнул шампур с шашлыком в угли, быстрым шагом пошел прочь, в направлении дома.

— Чего это с ним? — выразила оторопелое недоумение Вера Кузминишна.

— Ничего, — поспешила успокоить свекровь Оксана. — Просто… Не знаю, переволновался!

— Чего? — скорчил Сергей гримасу.

— Ничего! — гаркнула Оксана. — Вообще ничего! Витюша! — позвала она ребенка. — Пойдем в дом? Поздно уже, хорошо?

Мальчик пожал худенькими плечами, взял маму за руку и босоного пошлёпал за ней. Когда они подходили к крыльцу из дверей показался Николай с сигаретой в зубах. Оксана застыла в нерешительности, сильно сжав детскую ручонку. Коля чуть виновато, но, казалось, как-то злобно скукожился, спустился со ступеней. Жена обошла его по настолько широкой дуге, насколько это было возможным, и скрылась в темноте прихожей.

— Коляба! Что за истерики? — поднялся с табурета Сергей, изображая полное недоумение, хотя, уже догадывался откуда дует ветер. — Чего ты психуешь? Вот сына напугал, жену…

— Сына, жену… — перекривил его брат. — А чьего сына я напугал? А? Не подскажешь? — продолжил он, когда Сергей подошел достаточно близко, чтобы всё отчетливо слышать, в то время, как до родителей могли бы долететь лишь невнятные обрывки фраз.

— Коляба, — протянул старший брат. — Ну, что ты?

— Может, скажешь, что я не прав?

— Я не знаю…

— Да всё ты знаешь! — отсек последующие отговорки Коля. — Ты же знал, что я её люблю?

— Ну, знал…

— Конечно, знал! — злобно усмехнулся Николай. — Я же за ней с пятнадцати лет бегал! Я же на стройку, в шестнадцать, пошел подсобником, чтоб на моцик накопить!

— А, при чем тут моцик? — удивился Сергей.

— Ну, не перед тобой же рисоваться! Я же из армии ей письма писал…

— Отвечала?

— Нет, не отвечала.

— Ну и на хрен она тебе, неприступная такая, сдалась?

— На хрен… — снова усмехнулся Николай. — Сука ты, братан! Причем, сука редкосная! Ты же с ней шашни водил, когда у меня только всё наклёвываться начало! Понимаешь? Наконец-то, начало!

— Водил… — с тихой усмешкой выдавил из себя уже Сергей. — Так, пару раз, по пьяни… Вот и все шашни. А ты бы…

Договорить у старшего брата не вышло. Сильный и резкий удар прилетел аккурат в левый висок. В глазах потемнело, в ушах встал протяжный гул и Сергей слетел с крыльца, прямо в грядку, поломав пару кустов пиона.

— Коля! — выкрикнула Вера Кузминишна, но муж властно поднял руку вверх, сигнализируя о том, что в этот раз супруге лучше утихнуть.

— Помолчи! Большие мальчики уже — сами разберутся! — проскрипел старик. — Лучше, вон, мясо с огня прибери! Сгорело уж всё…

И отец и мать понимали в чём дело. Давно чувствовали, что в семье их младшего сына, что-то не так и, конечно же, в конце концов, осознали что именно. Они хорошо помнили Сергея ещё малышом и про себя отмечали — внук, почти точная его копия.

Старший брат несколько секунд провел полулёжа, в прострации. Как только в голове перестало нестерпимо шуметь, а к окружающему миру вновь вернулись краски, изрек первое, что было на языке.