Город туманов - страница 4

И он ощущал себя в полной безопасности, чему способствовало и чувство гордости, которое приносил ему каждый встреченный на пути знакомый, каждый пес, чье имя он знал и мог окликнуть. «А вот Хвостовиля, барбос Джоселины Шумихер. А вот и Маб, сука мясника Дайкуснута, я знаю их!»

Сам того не понимая, он пытался представить себя чужаком, незнакомым никому во всем Луде, как если бы был совсем невидимым, и оттого, как ловко он находит путь в совершенно неизвестном городе, в его сознание проникало чувство гордости.

Единственным внешним выражением снедавшего Натаниэля тайного страха была внезапная и необъяснимая раздражительность, когда какое-либо безобидное слово или реплика случайным образом пробуждала к жизни эти самые опасения. Он терпеть не мог, когда люди произносили при нем такие фразы, как: «Кто знает, что-то мы будем поделывать в этот день через год?» и попросту ненавидел такие выражения, как «ну, в последний раз», «теперь уже никогда», сколь бы тривиальным ни был повод, по которому они произносились. Например, он готов был снести голову жене — а зачем она этой бестолковой особе, — если та говорила: «Никогда больше не пойду к этому мяснику» или же «Это не крахмал, а одно недоразумение. Я в последний раз крахмалю им свои воротнички».

Страх этот пробуждал в господине Натаниэле тоскливую зависть к чужим судьбам, и он самым непосредственным образом интересовался жизнями своих соседей, ну, если они протекали в сферах, отличных от той, где развивалась его собственная. Подобное любопытство создало ему репутацию — откровенно говоря, не вполне заслуженную — человека весьма душевного и полного сочувствия, и он завоевал сердца многих — морских капитанов, фермеров, старых работниц — тем неподдельным интересом, который всегда проявлял в общении с ними. Их долгие и путаные повести о смиренной человеческой жизни стали для него тем самым вошедшим в пословицу взглядом, который бросает в опрятную и освещенную лампой гостиную задержавшийся допоздна в ночи путник.

Он завидовал даже усопшим и нередко задерживался на древнем городском кладбище, с незапамятных времен известном под названием Грамматические поля. Привычку свою он оправдывал тем, что с кладбища открывался очаровательнейший вид на весь Луд сразу и на его окрестности. Однако надо признать, хотя господин Натаниэль действительно самым искренним образом любил этот пейзаж, приводили его сюда эпитафии подобные следующей:

Как охотно поменялся бы он местами с этим старым пекарем! Однако тут же являлась мысль, что, быть может, не всем эпитафиям следует полностью доверять.

Прежде чем приступить к нашей истории — чтобы обеспечить полное ее понимание, — следует сделать короткий обзор истории Доримара, а также верований и обычаев его обитателей.

Дома Луда были рассыпаны по берегам двух рек — Пестрянки и Долы, сходившихся в пригороде под острым углом, в вершине которого располагалась гавань. Продолжавшие город дома карабкались вверх по склону холма, где на вершине растянулись Грамматические поля.

Дола была наибольшей среди рек Доримара, и возле Луда она становилась настолько широкой, что, невзирая на то что этот город располагался в двадцати милях от моря, он пользовался всеми преимуществами морского порта, в то время как расположенный на берегу моря портовый городок на деле представлял собой просто рыбацкую деревушку. Пестрянка же, смиренный узенький ручеек, исток которого находился в стране Фейри (им служило соленое внутреннее море, как полагали географы), протекала в пещерах под Спорными горами и не играла никакой роли в коммерческой жизни города. Однако старинная доримарская премудрость велела каждому не забывать о том, что Пестрянка впадает в Долу. Поговоркой этой пользовались, когда хотели сказать, что не следует пренебрегать услугами людей смиренных; впрочем, возможно, что первоначально она имела совсем другой смысл.