Горожане солнца - страница 15

стр.

Прожектора горели ярко, но подходы к стене были достаточно замусорены, чтобы Мишата могла перебегать из тени в тень. Когда оставалось только перейти ров, Мишата заметила нечто, заставившее ее чуть ли не вскрикнуть. А сердце так и подпрыгнуло!

На воротах стояла красная буква «М». Та самая, что помечала вход в подземную ловушку, откуда Мишата недавно спаслась.


— Так-так, интересно, — дрожа, зашептала она и припала к земле.

Первым ее побуждением было бежать что есть силы прочь. Но в ней заговорил голос мужества и разума.

— Может быть, — сама себе велела Мишата этим голосом, — сейчас я, если не струшу, узнаю ответ на важные вопросы. Мне ведь нужно все понять, если я хочу остаться в этом городе. Зачем же откладывать?

Колени у нее затряслись от волнения.

Она видела, что ворота накрепко заперты. Вся опасность, значит, тоже заперта внутри.

— Чтобы схватить меня, нужно приоткрыть сначала ворота, — лихорадочно соображала Мишата, — успею…

И она оглядывалась на кромешный мрак позади себя, где лежали пустынные улицы, оказавшиеся почти родными по сравнению с жестокими сооружениями впереди.

Тяжкий непрерывный шум катился из-под ворот. Пахло разрушенной землей и соком партизанских машин.

«Хорошо, что воняет, зато и меня им не унюхать», — повторяла Мишата, выбираясь из тени.

Легко, как мышь, она перебежала мостки и прижалась к стене. Все было спокойно. Тогда она прокралась к воротам. Их створки не достигали земли, оставалась щель, пылающая электрическим светом. Опустившись коленями на ранец, Мишата склонилась низко-низко, так, что волосы коснулись блестящей грязи, и заглянула в щель.

Грозное и отвратительное зрелище открылось ей. Это был партизанский лагерь, огромный, суетливый, в ледяном электрическом свете ведущий свою страшную жизнь. Ворочались и захлебывались глиняной кашей бульдозеры, тяжко ползли железные грубияны; громоздились короба, а за ними, надрываясь, била и била тяжкая баба, выла земля, и брызги грязи смешивались с фонтанами искр. И все кишело партизанами: оранжевые, редкие красные и даже невиданные синие партизаны рылись в грязи, грызли камень, лезли в небеса по цепям и яростно кричали, заглушая даже надрывные стоны машин.

Глаза у Мишаты расширились, рот приоткрылся, она оцепенела и, забыв об опасности, стояла скрючившись очень долго, не в силах оторваться от страшной картины.

Вдруг, опомнясь, она вскочила, подхватила ранец и, зажимая от ужаса рот ладонью, бросилась за угол.

Там она прислонилась к стене дома и стояла до тех пор, пока сердце не перестало плясать.

«Так вот оно что! — хотелось ей крикнуть во весь голос. — Это партизаны строят подземные ловушки! Партизаны захватили город и поработили земляков! Как же я не додумалась сразу!..»

Столько изумления и тревоги вызвало это открытие, что Мишата забыла об опасности, еде, обо всем…

Шум и свет партизанского замка долетали сюда, но глуше. Мишата медленно приходила в себя, и вместе с этим возвращалась усталость, а следом и здравый смысл.

— Сейчас-то что делать? — спросила Мишата.

Она осторожно осмотрелась вокруг и вздрогнула от радости.

В доме, давшем ей укрытие и опору, горели окна. Дверь без труда отворилась, и Мишата скользнула внутрь.


Какая сухая, чуткая тишина встретила ее там! Мишата с минуту стояла, боясь шевельнуться.

Впереди располагалась сетчатая башня, и, оборачиваясь вокруг нее, ввысь восходила лестница. Кое-где горели огни, видимые сквозь сетку. На каменный пол был наброшен легкий узор сеточной тени, и Мишата тоже оказалась закутанной в эту сеть.

Ступая как можно легче, Мишата тронулась в сторону ступеней, и огни заморгали, и пестрая тень побежала через ее лицо.

Остановившись, она подняла руку к глазам, глядя, как скользят по коже серые клеточки. Их прикосновение было столь прохладным и нежным, что Мишата не могла задержать руку, а повела ее плавно в сторону, вниз, вверх и обратно, выписывая мягкие восьмерки, так и эдак купаясь в сумрачной росписи. Но тут она спохватилась.

— Дирижирую, как дура, — сказала она, прекратив. Ячейки сети замерли, четкие, словно нарисованные, а кожа внутри их оказалась небесно-белой.