Горшок золота - страница 34

.

Произнеся эти слова, Энгус Ог умолк, и некоторое время в пещерке царила тишина. Кайтилин прикрыла лицо руками и не глядела на Энгуса Ога, а Пан притянул девушку еще ближе к себе и глядел в сторону, смеясь над Энгусом.

– Не пора ли девушке рассудить нас? – спросил он.

– Дочь Мурраху, – произнес Энгус Ог, – пойдешь ли ты со мной прочь отсюда?

Тут Кайтилин глянула на бога в великой тоске.

– Не ведаю я, что мне делать, – сказала она. – Почему вы оба меня желаете? Я Пану себя отдала, в его объятиях я.

– Я желаю тебя, – сказал Энгус Ог, – потому что мир меня позабыл. Во всем моем народе нет обо мне памяти. Я, блуждающий среди холмов моей страны, воистину одинок. Я – оставленный бог, запрещен мне мой счастливый смех. Прячу серебро своих речей и злато потехи своей. Живу в расселинах скал и темных гротах морских. Рыдаю по утрам, потому что нельзя мне смеяться, а по вечерам брожу по округе и несчастлив. Где б ни оставил я поцелуй, там спархивает птица, где б ни ступал – там всходит цветок. Но Ум ловит моих птиц в свои силки и продает на базарах. Кто избавит меня от Ума, от пошлой святости Смысла, создателя цепей и капканов? Кто спасет меня от священной нечистоты Горячности, чьи дочери – Зависть, Ревность и Ненависть, той, что рвет мои цветы, дабы украсить свои похоти, и листочки, чтоб увяли они на персях подлости? Се запечатан я в пещерах безвестности, покуда голова и сердце не соединятся плодотворно, покуда Ум не возрыдает по Любви, а Горячность не очистится, дабы принять возлюбленного своего. Тир на нОг[47] – это сердце мужчины и голова женщины. Далеко отстоят они друг от друга. Замкнутые на себе отстоят они, одиноко плещутся меж ними разливанные моря далей. Нет голоса, что в силах докричаться с берега до берега. Ничье око не кинет взгляд, что соединит их, нет такого желания, что сведет их вместе, покуда слепой бог не отыщет их в колышущемся потоке – не как стрела устремляется на поиски из лука, а бережно, неуловимо, как перышко на ветру достигает земли через сотню запинок; не с компасом и картой, а дыханием Всемогущего, что дышит со всех сторон света без всяких забот, непрестанно. День и ночь подталкивает оно снаружи внутрь. Вечно устремляется к сердцевине. Издалека извне вглубь внутрь, трепеща от тела к душе, покуда голова женщины и сердце мужчины не переполнятся Божественным Воображением. Гименей, Гименея! Пою я ушам, что запечатаны, очам, что сомкнуты, и умам, что не трудятся. Сладко пою я склонам холмов. Слепые да смотрят внутрь, не наружу; глухие да слушают шепот собственных вен и да зачаруются мудростью умиления; бездумные да помыслят без усилия, как вспыхивает молния, чтобы длань Невинности дотянулась до звезд, чтобы стопы Преклонения заплясали для Отца Радости, а на смех Счастья отозвался Голос Благословения.

Так пел Энгус Ог в той пещере, а когда умолк он, Кайтилин Ни Мурраху выпросталась из объятий своего вожделения. Но так цепко держал ее Пан при себе, что, когда освободилась девушка, на ее теле остались следы его хватки, и много дней минуло, прежде чем поблекли те следы.

Тут встал Пан в молчании, забрал свою парную свирель, а девушка заплакала, умоляя его остаться и быть ей братом – и братом возлюбленного ее, но Пан улыбнулся и сказал:

– Твой возлюбленный – отец мне и сын. Он – вчера и завтра. Он нижний жернов – и верхний, а я сокрушен между ними, покуда не преклоню колени перед троном там, откуда явился. – С этими словами он обнял Энгуса Ога нежнее нежного и ушел своею дорогой по безмолвным полям, по склонам гор и за синие дали пространства.

А чуть погодя Кайтилин Ни Мурраху подалась со своим спутником за бровку холма, и пошла она с ним не потому, что поняла его слова, и не потому, что был он наг и без стыда, а лишь потому, что нужда его в ней была превелика, а значит, она любила его и не давала ему сбиться с пути – и пеклась, чтоб не оступился.

Что – Земля или созданья, какие скитаются по ней, – важнее? Вопрос этот рожден исключительно умственной спесью, ибо нет в жизни ничего более или менее великого. То, что