Горы слагаются из песчинок - страница 23

— Что, не водятся с тобой?

Он молчит, стиснув зубы.

— Так о чем я и говорю! Ты понимаешь, люди, бедные духом, стремятся хотя бы к видимости богатства и исключительности. И видимость эта, если ее добились, своего рода власть. Не настоящая, не реальная, как думают те, кто ее не имеют… но все-таки. Она помогает выделиться из массы. И многим этого вполне достаточно. Большего им не нужно, да они и не способны на большее. Свою профессию они выбирают вовсе не потому, что любое другое занятие сделало бы их несчастными на всю жизнь… Разве шеф ваш — увлеченный педагог или автомеханик? Скорее уж прирожденный надсмотрщик. Одно у него увлечение — разыгрывать из себя важную птицу. Персону… Ты только не подумай, что я хочу настроить тебя против него, зря я все это говорю… ну да мало ли таких тебе встретится в жизни! — Мужчина растерянно умолкает.

— Они хотят, чтобы я убил его!

Подросток срывается на крик. Будто чья-то рука выхватила у него из горла эту трепещущую фразу. В этот миг ему кажется, что те трое все же не шутят. Они так решили всерьез.

— Кто — хотят? — всем телом подается вперед дядя Дюрка.

— Мальчишки. Ну, остальные!

Мужчина на мгновение замирает, превращаясь в собственное изваяние, потом оживает, на лице у него неописуемое изумление, и вот уже, откинувшись в кресле, чуть не падая, он сотрясается в гомерическом хохоте.

Подросток смотрит на него обиженно, оскорбленно, но не может удержаться от смеха, постепенно холодный смех его оттаивает, и ужасы, испытываемые который месяц, представляются вдруг совершенно беспочвенными и нелепыми: эти трое, конечно же, шутят.

Мужчина кое-как успокаивается и, достав из кармана платок, вытирает мокрое от слез лицо.

Из груди Подростка вырывается вздох облегчения. Ему хочется крепко обнять дядю Дюрку — такого спокойного, мудрого, простого и славного человека, рядом с которым он чувствует себя в безопасности.

Тело его невесомо колышется, будто связка воздушных шаров. Голова у Подростка ясная — бессонница не мучит его, не изматывает, она благодатно подхватывает его и, раскачивая, поднимает на своих крыльях над реальностью, чтобы, взглянув на нее с высоты, он мог убедиться в своих заблуждениях и наивности былых страхов.

О его страхах Легкая Стопа не обмолвился Матери ни словом. Не выдал Подростка. Когда Мать вошла в комнату, он, чтобы разрядить обстановку, поспешно рассказал какой-то пошлый анекдот — лучшего, видно, в тот момент ему в голову не пришло. Та, укоризненно улыбаясь, подсела к ним. Худенькая, изящная, Мать уже отказалась от глубокого траура.

Снять траур совсем она никак не решится. И Легкая Стопа, запасшись терпением, ждет.

Покой Матери, и без того непрочный, нельзя нарушать, что бы ни случилось. Они оба это хорошо знают. Поэтому дядя Дюрка не стал ей ничего рассказывать. И позднее, если замечал, что Подросток чем-то опять угнетен, пытался рассеять его страхи тайными знаками и забавными гримасами. Мать же радовалась, что они так сошлись. Прежде она опасалась, что Подросток встретит мужчину в штыки, боялась мальчишеского упрямства, а больше всего — его безмерной преданности Отцу. Обстановка — еще до того, как дядя Дюрка впервые рискнул появиться в доме, — была постоянно накалена.

Теперь же они понимают друг друга без слов, да особые объяснения и не нужны: Мать на глазах помолодела. В тот вечер Подросток не отрываясь следил за ее руками — обычно такие нервные, импульсивные, они сейчас спокойно, лежали на складках черной юбки. Некрашеные ногти снова слегка порозовели. Только лицо оставалось бледным, почти таким же бескровным и бледным, как в самые первые дни. Но в уголках губ все же играла улыбка. Мать оглядывалась в его комнате, останавливаясь взглядом на книжных полках, на матовых дверцах платяного шкафа с таким удивлением, будто предметы эти после загадочного отсутствия только что вернулись в квартиру и с подобающей мебели покорностью вновь заняли свои места.

Встав тихонько с постели, Подросток нащупывает ногами тапочки и, бесшумно огибая препятствия, на цыпочках крадется к окну.

Плотные шторы податливо раздвигаются, пропуская его к стеклу. Но за окном не видать ни зги. Наверно, на улице густой туман, который после рассвета осядет на ветках деревьев, на крышах и на растущем у дома вечнозеленом кустарнике слезами кристально чистой холодной изморози.