Гражданка Изидор - страница 3

и Морни[5], с которыми вы вместе обделывали дельце в пятьдесят первом году[6], должны были задрожать от радости в своих могилах, ну, а уж других ваших сообщников по государственному перевороту, которые еще живы, вы просто осчастливили; да, вы немало порадовали тех из ваших бескорыстных товарищей, которые, ничего не потеряв при этом, оказались в таком выигрыше второго декабря. Скажите‑ка, за подобные речи, как видно, здорово платят? Вы думаете, я из любопытства спрашиваю? Хотя бы и так… Но, кроме того, мне еще интересно было бы услышать от вас, человека, к которому обращаются в третьем лице, как к его величеству; который так прославился твердостью своей руки, что никто в наши дни, как полагают в высоких сферах, не может сравниться в этом с ним; чей язык ныне терзает тех, на кого когда‑то сыпались удары его дубинки; который так ополчается на чернь, громогласно требуя предоставить слово ружьям, — именно от вас мне и хотелось бы услышать, из какого же высокого рода происходите вы сами — королевского, императорского или, может быть, папского? Ну, так как же, сенатор? Отвечайте!

И старая женщина в нищенском платье сурово и испытующе смотрела на старика, облаченного в расшитый золотом мундир.

После нескольких тщетных попыток взять себя в руки ему накоаец удалось овладеть собой и взглянуть ей в лицо; но его тотчас же охватила невыразимая дрожь; она это заметила.

— Да, — сказала она, поднимаясь, — ты не ошибаешься

Он отшатнулся.

Тогда, откинув назад свои седые волосы, она нагнулась к самому его лицу:

— Это я! Узнаешь меня?

Ответа не последовало.

— Ну?

Он попытался пролепетать что‑то.

— А! — сказала она. — Судя по тому, как ты смущен, как ты пристыжен, я вижу, ты узнал меня под этими морщинами. Семьдесят лет не виделись мы с тобой. Завтра, быть может еще и сегодня, нам предстоит расстаться с жизнью — ибо мы довольно уже пожили, и ты и я. Так разве не время было прийти к тебе потребовать отчета? Я не хотела умереть, предатель, пока не сделаю этого!

Он задрожал как лист, и вся кровь, которая еще оставалась в его жилах, легким румянцем окрасила бледные, пергаментные щеки.

— Выслушайте меня, — пролепетал он наконец, — выслушайте меня…

— Молчи! Когда ты выслушаешь меня, можешь тогда оправдываться — я рассмотрю твои доводы. Мне кажется справедливым, чтобы хоть несколько минут народ моими устами потолковал бы с тобой и о тебе, тебе, который вот уж пятьдесят лет как все толкует — если и не с ним, то о нем, во всяком случае… Потише, ваше высочество, да ну же, не волнуйтесь так. И не сопротивляйтесь! То, что я собираюсь рассказать тебе, — история, история, правда, давняя, но у меня прекрасная память, и я ничего не забыла из того, что должна напомнить тебе. Слушай же, я начинаю.

В девяносто четвертом году, десятого термидора, Абель Лоис, шляпочник из предместья Антуан, любимый оратор якобинцев, ждал казни на эшафоте вместе с побежденными членами Коммуны и членами Конвента. В этот раз его помиловали, и вместо того, чтобы умереть вместе с Кутоном, Сен — Жюстом и обоими Робеспьерами, он сложил свою голову в третьем году после прериаля вместе с Бурботтом, Субрани, Гужоном, Роммом и другими — последними монтаньярами. Он умер со словами: «Да здравствует Республика!», еще раз подтвердив этим предсмертным возгласом ту священную любовь, которая одушевляла всю его жизнь. О, вот это — отец, и можно, я полагаю, считать свое происхождение истинно благородным, если ведешь род от этого санкюлота, этого воплощения честности, ибо он‑то был честен. О двух малолетних детях, оставшихся после его смерти круглыми сиротами, ибо мать их умерла еще раньше, об этих двух детях, из которых одна была женского пола, но вела себя всю жизнь мужественно, а другой — мужского, но оказался бабой, в девяносто пятом году им было — одной семь, а другому— девять, — об этих детях многое можно было бы рассказать, будь у меня на то время и охота, но сейчас я могу и хочу лишь в самых кратких чертах напомнить некоторые поступки, ознаменовавшие жизнь каждого из них. Я, Элен, которую так же, как, впрочем, и старшего ее брата, приютила одна якобинская семья, во времена Империи вышла замуж за Гектора Изидора, мостильщика из предместья Марсель. Он любил свою родину, этот патриот. И потому, как ни страстно он желал падения корсиканца, он все же вместе с Монсе