Гражданка Изидор - страница 4

пошел сражаться на холм Монмартра. Увы! Он пал, неизвестный солдат, изрешеченный русской картечью, и последний крик его, услышанный казаками и калмыками, которые пришли к нам для того, чтобы восстановить геральдические лилии, был тот же самый, что испустил когда‑то на эшафоте умирающий якобинец. Они очень любили бы друг друга, эти двое неподкупных, если бы им пришлось познакомиться, — ведь сердца их пылали одной и той же верой!.. Дочь человека, казненного на гильотине за свободу, жена человека, отдавшего свою жизнь за родину, до конца верная их памяти, воспитала двух своих сыновей, — из которых младший в ту пору был еще грудным, — согласно велениям чести и законам добродетели. Она учила их всему, что знала сама, во что сама верила. И вот что лежало в основе ее воспитания: «То, чем владеют деспоты, — все это украдено у народа». Школьник, который знает эту истину, стоит большего, чем избиратель, которому она неизвестна; и потому, когда настал тысяча восемьсот тридцатый год, Максимилиан, один из сыновей волонтера, был не из последних среди тех, кто ринулся на осаду Тюильри. Как и его дед в третьем году, как и отец в восемьсот четырнадцатом, он исполнил свой долг и, подобно им, принес в жертву свою кровь. Теперь он покоится под Июльской колонной, и я точно знаю место, где имя его вырезано на бронзе. Да будет он навеки благословен, отважный среди отважных. Мать оплакивала его… Но если пострадавшая мать и продолжает оплакивать его, все же она не без гордости может сказать: «Он принадлежит к тем, кто навсегда прогнал Бурбонов». О, уж он‑то не опроверг пословицу: «Каков отец, таков и сын», и женщина, зачавшая его, без сомнения имеет полное право гордиться храбрецом, который умер, победив тиранию… В этом — увы! — ему повезло больше, чем младшему. Полный пламенного желания идти по стопам своих предшественников, республиканец — демократ, как и все в его роду, Камилл, находясь в рядах инсургентов, был ранен в февральские дни сорок восьмого года и, пролив свою кровь, чтобы свергнуть Орлеанов, нашел, в свою очередь, смерть на баррикадах второго декабря пятьдесят первого года, когда расстрелял последние свои патроны за Республику, опозоренную и преданную этим ублюдком, вполне достойным имени Бонапарта, которое он носит, хотя и не имеет прав на проклятое это имя… Ну, да ладно. Вдове мостовщика суждено было пережить всех тех, кого она так любила. Оставшись одна, она, дочь, жена, мать мучеников за свободу, поселилась в родном своем предместье и здесь, в скорбном одиночестве, согбенная годами и печалями, отдалась бесконечным думам о бессмертной свободе, во имя которой погибли все ее близкие — все, исключая одного — презренного! Вот уже восемнадцать лет, как она живет одной надеждой, одной верой: придет день окончательной победы народа над тиранами! И когда он пробьет, час этой великой битвы, она, скорбящая, встанет. У нее уже не осталось никого, кого она могла бы принести в жертву Республике, но она с радостью пожертвует собой. У нее уже нет сил самой сражаться, но она пойдет со сражающимися, будет звать их на подвиг, и она надеется умереть рядом с ними, встретив смерть лицом к лицу. Всегда хорошо, если проливается кровь стариков — она освящает победу, одержанную молодыми, и делает ее бессмертной. Неизменно верная своей любви и справедливости, она осталась такою же и поныне — эта дочь монтаньяра, казненного в третьем году после прериаля вместе с шестью членами народного Конвента…

Что же до другого ребенка, до первенца Абеля Лоиса — о, его жизнь сложилась совсем иначе…

— Довольно! — вдруг вскричал сенатор, в ужасе отступая перед этим воплощением революции, как будто это был выходец из могилы, — ради бога, не надо больше…

Но она, неумолимая, продолжала:

— Взращенный, как и я, заботами честнейших друзей моего отца, которые нам, сиротам, заменили родителей, Марк — Фирмен, этот брат, от родства с которым я отрекаюсь, с самого детства обнаружил уже продажность своей души и склонность к раболепству. Он, чей отец был правдолюбцем, всю жизнь ды- шавшиу одними высокими стремлениями, рано стал готовить себя для гнусных дел, из которых соткана вся его жизнь. Мальчик понятливый и догадливый не по летам, он каким‑то образом, — никто так и не узнал, как, — проведал, что дом наших приемных родителей служит убежищем тайному обществу «Голубых братьев»… Без стыда и без чести, он донес на тех, кто были друзьями Уде