Гражданка Изидор - страница 5

и Мале[9], и на благодетелей наших, предоставлявших им приют. О! И это еще не все! Он добился, чтобы ему заплатили за этот донос. Он — о позор! — согласился стать шпионом министра полиции Империи. Честолюбивый и угодливый, он скоро обратил на себя внимание, и бывший монах Фуше, знавший толк в предателях, взял его к себе на службу. Что сталось с этим негодяем после Ватерлоо? В те годы сестра совсем потеряла его из виду, и лишь в тысяча восемьсот тридцатом году ей довелось однажды повстречаться с ним. Стоя неподалеку от Луврского дворца — это было 29 июля, — она заметила выезжавшую оттуда карету с гербами и какого‑то прятавшегося в ней субъекта, с которого от страха пот лил ручьем; собравшийся народ разорвал бы его в клочья, если бы на помощь беглецу не подоспело несколько швейцарцев, по глупости своей пожертвовавших жизнью ради предателя — да, предателя, повторяю это снова, ибо это был не кто иной, как тот недостойный сын якобинца, погибшего в дни прериаля; да, то был шпион Полиньяка[10] — «шевалье Лоис». Презренному удалось тогда ускользнуть от суда народа, и он удрал в Лондон и, сидя там в полной безопасности, следил за тем, что делалось по эту сторону Ламанша. Не успел еще наследник Филиппа Эгалите, Луи — Филипп, герцог Орлеанский, отделаться от чувствительных республиканцев — слабоумных или подкупленных, всех этих «друзей человечества», дуралеев, которые помогли ему сковать для народа новые цепи, как во Франции при дворе появился весь прежний сброд, а среди всех этих хищников и негодяев блистал бывший прихвостень бывшего премьер — министра Карла X, пользовавшегося теперь покровительством небезызвестного Талейрана[11] Перигора, одним словом — тот самый добрый и честный малый, о котором идет у нас речь… Поистине, отважный рыцарь, настоящий герой — не правда ли, ваша милость?

О нет, я еще не кончила. Это еще не вся история этого шарлатана без страха и упрека. Слушайте же дальше.

Интрига за интригой, подлость за подлостью… С помощью этой игры молодчик наш немало преуспел. Во времена отеческого правления «короля — гражданина» он благодаря другу своему Гизо и всей прочей шайке полегоньку да потихоньку достиг титула пэра Франции и уже принадлежал к высшему слою тогдашних крупных лакеев. Ну‑ка, кланяйтесь ему теперь пониже, поскорее падайте пред ним ниц — он перешел в стан хозяев! По его мнению, все кругом шло как нельзя лучше — народный лев был если и не мертв, то, во всяком случае, скован глубоким сном… Но вот в сорок восьмом году, двадцать второго февраля, спящий пробудился, монарха охватил страх! «Ну‑ка, верные слуги, держите‑ка совет да скорей спасайте свою марионетку». Они стали держать совет, и особенно отличился тут наш рыцарь. Он советовал государю попросту «расстреливать всю эту сволочь картечью». С помощью линейного батальона да двухтрех эскадронов легкой кавалерии милейший барон (незадолго до этого он получил еще один знак бесчестья) брался уничтожить навсегда и палату депутатов, и муниципалитет, и Национальную гвардию, и все то, что так или иначе было связано с восемьдесят девятым, девяносто вторым, девяносто третьим годом… Благосклонно выслушанный во дворце, благородный этот человек — вы восхищаетесь им, конечно, так же, как и я! попытался дать отпор народу и чуть из собственной шкуры не вылез, стараясь спасти королевский трон. Напрасный труд! Несколько часов борьбы — и народ восторжествовал над младшей ветвью, как восторжествовал он в восемьсот тридцатом над старшей. Ну, а там, конечно, оно и пошло: да здравствует Республика, да, да, республика демократическая, республика социалистическая — какая только вашей душе угодно. И, конечно, громче всех звучал голос некоего новоиспеченного демократа, того самого блистательного пэра, который еще так недавно предлагал стереть всех в порошок. Право, у него был прекрасный голос — отличный тенор, и «Марсельезу» он пел так же хорошо, как прежде пел «Парижанку». Его сделали префектом или чем‑то там в этом роде, потом чрезвычайным комиссаром… временного правительства. Какой удачный выбор! Стремясь доказать свою искренность, наш новообращенный демократ всех и каждого величал гражданином. Нате, мол, ешьте! Никто не умел лучше, чем он, замереть, поднять глаза к небу, прижать руку к сердцу, произнося эти три вновь вошедших вдруг в моду слова: «свобода», «равенство», «братство». Его рвение дошло до того, что он даже хвастал тем, что родился от простого рабочего. Право же, это был совершенно очаровательный революционер, и Марианна