Гражданская поэзия Франции - страница 30
Сочатся из сердец!
В сцеплении колес, что вертит тирания,
Казна завинчивает все винты дрянные.
Есть у казны расчет…
Скрипят винты, скрипят, давильню тупо движут.
И, словно виноград, труд человека выжат.
А золото течет!
Из безнадежности, из длительных агоний,
Из мрака, из лачуг, где белый день в загоне,
Где безысходна ночь,
Из стоков нечистот, из горечи и муки
Отцов и матерей, что заломили руки
И молят им помочь, —
Да, из таких глубин униженности лютой
Встает чудовище со звонкою валютой
И щупальца свои
Протягивает в мир, и во дворцах пирует,
Венчает розами, и взорами чарует.
Купается в крови!
3
Ступай же в яркий рай! Пей, чтоб гортань не сохла!
Оркестр хохочет. Пир окрасил кровью стекла.
Стол ломится от яств.
Тьма где-то там, внизу. Но двери на запоре.
Там плачет девушка, с проклятой жизнью споря,
Она себя продаст.
Вы — соучастники всех наслаждений темных:
Подкупленный судья, или солдат-наемник,
Или бесстыжий поп!
Ваш Лувр на нищете построен. В этой бездне
В обнимку с голодом свирепствуют болезни,
Свирепствует потоп.
Вы во дворце Сен-Клу в венках из маргариток
Резвитесь в эту ночь средь нежных фавориток,
В разгаре шумный съезд.
А каждая из них под люстрою стосвечной
Зубами белыми с улыбкою беспечной
Живьем ребенка съест.
Ей наплевать на все! Горит огнем палата.
У императора, у принца, у прелата
Немало есть утех!
Плачь, погибай, народ, или зубами ляскай,
С тебя достаточно, что любовался пляской,
Что услыхал их смех!
Ну и пускай! Набьют сундук, набьют карман свой,
Пускай Тролон, Сибур, Барош[16] продолжат пьянство, —
Картина хоть куда!
И если весь народ от голода распухнет
И в бездну нищеты невозвратимо рухнет,
Вас вырвет, господа!
4
Шагают по тебе, народ, по баррикадам,
Недавно выросшим из мрака под раскатом
Твоих недавних битв.
Кареты катятся, блестя и торжествуя.
Под их колесами ты втоптан в мостовую,
Ты, как булыжник, вбит.
Им — золото твое. Тебе — нужда и голод.
Ты, как бездомный пес, что вечно терпит холод
У запертых дверей.
Им пурпур и шелка. Тебе опять объедок.
Им ласка женская. Народу напоследок
Бесчестье дочерей!
5
Но кто-то говорит! И муза речь услышит.
Сама история негодованьем дышит
И судит палачей.
Есть мститель за тебя, о Франция родная!
Есть слово, что гремит, казня и проклиная,
Во тьме твоих ночей.
Лихая шатия, разбойничья орава,
Свободу, и народ, и родину, и право
Безжалостно грызя,
Дрянь бессердечная, двуликая болтает:
«Все это чушь! Поэт? Он в облаках витает…»
Что ж! В облаках — гроза!
1852
* * *
Леса, холмы, трава на взгорье,
Полей благоуханный цвет,
Что за молчанье, что за горе?
— Того, кто был здесь, больше нет.
Что´ сад заглох в начале мая,
Что´ глухо заперто окно,
Где твой хозяин, дом? — Не знаю.
Он далеко давным-давно.
Что дремлешь, пес? — Развлечься нечем,
Все опустело на крыльце.
— Что плачешь, мать? — О непришедшем.
Что плачешь, мальчик? — Об отце.
Вы, волны, в смене ежечасной
О берег бьете без конца.
Откуда? — С каторги несчастной.
Что принесли вы? — Мертвеца.
КАРТА ЕВРОПЫ
Повсюду палаши кромсают плоть провинций.
Повсюду лжет алтарь и присягают принцы,
Не изменясь в лице, не опустив глаза.
И от бесчестия присяг невыполнимых,
Присяг чудовищных и безнадежно мнимых,
Должна загрохотать небесная гроза.
Войска на улицах стреляют в женщин бедных.
Свобода, доблесть, честь? Все сгинуло бесследно.
На каторге глухой и не сочтешь смертей.
Народы! Чьи сердца забьются пылом прежним?
В орудья, что палят по вожакам мятежным,
Гайнау не ядра вбил, а головы детей.[17]
Россия! Ты молчишь, угрюмая служанка
Санкт-петербургской тьмы, немая каторжанка
Сибирских рудников, засыпанных пургой,
Полярный каземат, империя вампира.
Россия и Сибирь — два лика у кумира:
Одна личина — гнет, отчаянье — в другой.
Анкона палачом превращена в застенок.
Стреляет в прихожан лихой первосвященник,
Ключарь католиков, сам папа Мастаи.
Вот Симончелли пал. За первым так же просто
Падут, не побледнев, трибун, солдат, апостол,
Чтоб богу жалобы на папу принести.
Спеши, святой отец, скрой руки между кружев,