Гражданская поэзия Франции - страница 5
Парижанин, твой Париж с тобой!
— Добыть бы золота! — и в Перу
На берег ступишь без гроша.
— Как! Здесь остаться? Прочь химеру!
— Меня сочтут за торгаша.
— Тьфу, золото! Мне ближе
Любовница моя!
— Хоть госпиталь в Париже,
— Хоть койка — да своя!
Пой и смейся, смейся, пой,
Сдвинув шляпу на затылок,
Колеси по свету, пылок, —
Твой Париж всегда с тобой,
Парижанин, твой Париж с тобой!
В различных войнах с равной силой
За полумесяц и за крест
Божись и грабь, бей и насилуй,
И нам пиши из многих мест:
«От Лувра до бульваров
Молва парижских уст, —
Среди других товаров
Расхваливай мой бюст!»
Пой и смейся, смейся, пой,
Сдвинув шляпу на затылок,
Колеси по свету, пылок, —
Твой Париж всегда с тобой,
Парижанин, твой Париж с тобой!
Раз меж прелестных персиянок
Тебе шепнули: «Мой король!» —
«Что ж! Но со мною спозаранок
Бежать во Францию изволь!»
Дней восемь длился праздник.
Всем видеть довелось:
Чернь оперную дразнит
Чудак, задравши нос.
Пой и смейся, смейся, пой,
Сдвинув шляпу на затылок,
Колеси по свету, пылок, —
Твой Париж всегда с тобой,
Парижанин, твой Париж с тобой!
Жан-парижанин! Ты зерцало
Для всех зевак, всех парижан.
Чем только слава не бряцала,
Как ни рвался из дома Жан, —
А все не умирая,
Навеки нам дана
Любовь к модели рая,
Что строит Сатана!
Пой и смейся, смейся, пой,
Сдвинув шляпу на затылок,
Колеси па свету, пылок, —
Твой Париж всегда с тобой.
Парижанин, твой Париж с тобой!
МОЯ МАСЛЕНИЦА В 1829 ГОДУ
Король! пошли господь вам счастья,
Хотя, по милости судьи
И гнева вашего отчасти,
В цепях влачу я дни свои
И карнавальную неделю
Теряю в чертовой тюрьме.
Так обо мне вы порадели!
Король, заплатите вы мне!
Но в бесподобной речи тронной
Слегка меня задели вы.
Сей отповеди разъяренной
Не смею возражать, — увы!
Столь одинок в парижском мире,
В день праздника несчастен столь,
Нуждаюсь я опять в сатире, —
Вы мне заплатите, король!
А где-то ряженым обжорам,
Забывшим друга в карнавал,
Осталось грянуть песни хором
Те самые, что я певал.
Под вопли их веселых глоток
Я утопил бы злость в вине,
Я был бы пьян, как все, и кроток,
Король, заплатите вы мне!
Пусть Лиза-ветренница бредит,
Мое отсутствие кляня.
А все-таки на бал поедет
И лихом помянет меня.
Я б ублажал ее капризы,
Забыл бы, что мы оба голь,
А нынче за измену Лизы
Вы мне заплатите, король!
Разобран весь колчан мой ветхий,
Так ваши кляузники мстят.
Но все ж одной стрелою меткой,
О Карл Десятый, я богат.
Пускай не гнется, не сдается
Решетка частая в окне.
Лук наведен. Стрела взовьется.
Король, заплатите вы мне!
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ
(В тюрьме Ляфорс)
Как ты мила мне, память, в заточенье!
Ребенком я услышал над собой:
— К оружью! На Бастилию! Отмщенье!
— В бой, буржуа! Ремесленники, в бой!
Покрыла бледность щеки многих женщин.
Треск барабанов. Пушек воркотня.
Бессмертной славой навсегда увенчан
Рассвет того торжественного дня, —
Торжественного дня.
Богач и бедный карманьолу пляшут,
Все за одно, все об одном твердят.
И дружелюбно треуголкой машет
Примкнувший к делу парижан солдат.
Признанье Лафайета[4] всенародно.
Дрожит король и вся его родня.
Светает разум. Франция свободна.
Таков итог торжественного дня, —
Торжественного дня.
На следующий день учитель рано
Привел меня к развалинам тюрьмы:
«Смотри, дитя! Тут капище тирана.
Еще вчера тут задыхались мы.
Но столько рвов прорыто было к башням,
Что крепость, равновесья не храня,
Сдалась при первом натиске вчерашнем.
Вот в чем урок торжественного дня, —
Торжественного дня.
Мятежная Свобода оглашает
Европу звоном дедовской брони.
И на триумф Равенство приглашает.
Сих двух сестер мы знаем искони.
О будущем грома оповестили.
То Мирабо, версальский двор дразня,
Витийствует: „Есть множество бастилий,
Не кончен труд торжественного дня, —
Торжественного дня“.
Что мы посеяли, пожнут народы.
Вот короли, осанку потеряв,
Трясутся, слыша грозный шаг Свободы
И декларацию Священных Прав.
Да! Ибо здесь — начало новой эры, —
Как в первый день творенья, из огня
Бог создает кружащиеся сферы,
Чье солнце — свет торжественного дня, —
Торжественного дня».
Сей голос старческий не узнаю ли?
Его речей не стерся давний след.
Но вот четырнадцатого июля
Я сам в темнице — через сорок лет.
Свобода! Голос мой не будет изгнан!