Греческая эпиграмма - страница 32

Всем объявляю о бегстве Эрота. Вот только что, утром,

  Быстро с постели спорхнув, он улетел и исчез.

Мальчик он, плачущий сладко, болтливый, живой и бесстрашный,

  Склонен к насмешкам, крылат, носит колчан за спиной.

Чей он, сказать не сумею: его, шалуна, своим сыном

  Не признают ни Эфир, ни Океан, ни Земля,

Ибо он всем и всему ненавистен. Смотрите теперь же,

  Не расставляет ли он где-нибудь сети для душ?

Э, да ведь вот он — в засаде! Меня не обманешь. Напрасно

  Ты притаился, стрелок, у Зенофилы в глазах.

Три Хариты тройной Зенофилу венчали наградой,

  Ей подарили венок — тройственной прелести знак.

Нежная кожа ее уж одна вызывает влеченье,

  Облик рождает любовь, прелестью дышат слова.

Трижды будь счастлива ты, кому ложе стелила Киприда,

  Речи вдохнула Пифо, сладкую прелесть — Эрот.

Прелести дал Зенофиле Эрот, Хариты — любезность;

  Пафия с поясом ей власть над сердцами дала.

Ты, моей ночи утеха, обманщица сердца, цикада,

  Муза — певица полей, лиры живой образец!

Милыми лапками в такт ударяя по крылышкам звонким,

  Что-нибудь мне по душе нынче, цикада, сыграй,

Чтобы избавить меня от ярма неусыпной заботы,

  Сладостным звуком во мне жажду любви обмануть;

И, в благодарность за это, я дам тебе утром, цикада,

  Свежей чесночной травы с каплями чистой росы.

Я быстроногий, еще унесенный дитятей от груди

  Матери доброй моей, заяц, ушатый скакун.

Нежная телом, меня на лоне вскормила с заботой

  Фания, вешних цветов сладкой питая едой.

Я и про мать позабыл: умираю от тучного яства,

  И от безмерных пиров, и ненасытной души.

Возле постельки меня схоронила хозяйка, чтоб на ночь

  Видеть соседний всегда с ложем задумчивый гроб.

Радуйся, матерь земля! И не будь тяжела Эсигену.

  Ведь и тебя Эсиген мало собой тяготил.

Горе! Не сладостный брак, но Аид, Клеариста, суровый

  Девственный пояс тебе хладной рукой развязал.

Поздней порой у невесты, пред дверью растворчатой, флейты

  Сладко звучали; от них брачный покой весь гремел.

Утром весь дом огласился рыданьями, и Гименея

  Песни веселый напев в стон обратился глухой.

Факелы те же невесте у храмины брачной светили

  И озаряли ей путь в мрачное царство теней.

Бури и вьюги печальной зимы с небес улетели,

Вновь улыбнулась весне цветоносной румяная Ора,

Мрачное поле украсилось бледно-зеленой травою,

Вновь дерева, распускаясь, младыми оделись листами.

Утро, питатель цветов, мураву напояет росою.

Луг засмеялся угрюмый, и роза на нем заалела.

Звонкой свирели в горах раздалися веселые звуки;

Белое стадо козлят пастуха забавляет играньем.

Вдаль по широким валам мореходец отважный понесся;

Веяньем легким зефира наполнился трепетный парус.

Все торжествуют на празднике гроздолюбивого Вакха,

Веткой плюща и лозой виноградной власы увивая.

Делом своим занялись из тельца происшедшие пчелы:[83]

С дивным искусством и пламенным рвеньем в улье слепляют

Белые, медом златым и душистым текущие соты.

Яркие клики и песни пернатых несутся отвсюду:

С волн алькионы стенанье, чирликанье ласточки с кровли,

Крик лебединый с реки, соловьиные свисты из рощи.

Если ж и листья приятно шумят и поля расцветают,

Голос свирели в горах раздается, и резвится стадо,

Вдаль мореходец плывет, Дионис заплясал от восторга,

Весело птицы поют, и трудом наслаждаются пчелы, —

Можно ль весною певцу удержаться от радостных песней?

Сам этот жертвенный бык, замычав, о спасении молит.

  Этим он хочет, о Зевс, смерть от себя отвратить.

Ну отпусти же, Кронид, землепашца-вола, ведь и сам ты,

  Бог, для Европы быком и перевозчиком был.

Вы, корабли, скороходы морские, в объятьях Борея

  Смело держащие путь на Геллеспонтский пролив,

Если, идя мимо Коса, увидите там на прибрежье

  Милую Фанион, вдаль взор устремившую свой,

Весть от меня, корабли, передайте, что, страстью гонимый,