Гренадилловая шкатулка - страница 38

Выслушав без комментариев мой короткий рассказ, Уэстли распорядился, чтобы через час я пришел к нему в библиотеку. Ему требовалось выяснить еще кое-какие вопросы относительно Партриджа, которые, возможно, прольют свет на гибель Монтфорта, и он хотел записать мои показания.

Войдя в библиотеку, я увидел, что Уэстли сидит за большим письменным столом с кожаной окантовкой; перед ним лежали стопка писчей бумаги, гусиное перо, стояли чернильница и коробочка с угольным порошком. Лорд Фоули каким-то образом узнал о трагическом происшествии и немедленно прибыл в Хорсхит-Холл, предлагая свою помощь. Он расположился на некотором удалении от стола, перед камином, полностью утонув в большом кресле: виднелись только его ноги и локоть, покоившийся на подлокотнике. Я с облегчением отметил, что тело Монтфорта уже унесли из комнаты — вероятно, готовили к погребению, — и что свирепого пса тоже нигде нет.

— Однако очень странное дело, Хопсон, — произнес Уэстли, пытливо взглянув на меня. Он жестом предложил мне занять кресло напротив него. — Расскажите мне об этом человеке, вашем друге Джоне Партридже. Как вы познакомились?

— Наша дружба завязалась восемь лет назад. Он появился в мастерской Чиппендейла через неделю после того, как я поступил туда учеником.

Я принялся, поначалу нехотя, излагать историю его жизни, которая тесно переплеталась с моей собственной. Повествуя, я старался подавить в себе смятение и изгнать из памяти обезображенный облик друга. Я описал беднягу Партриджа, каким увидел его в день знакомства: жалкое существо, тощий хилый паренек с пронизывающим взглядом синих глаз, всегда опущенных.

— Партридж был подкидыш, — сообщил я, силясь скрыть дрожь в голосе и сдержать слезы. — Младенцем его оставили на крыльце только что тогда построенного сиротского приюта, дабы его воспитали в милосердии достойным гражданином.

Я не добавил, что сам я, взращенный в далекой провинции, в ту пору пребывал в полном неведении относительно предрассудков, связанных с подобными учреждениями. Однако вскоре я узнал, что на их обитателях лежит печать позора. Подкидыши — это люди, которые были зачаты в грехе и, безымянные, брошены своими родителями, не желавшими или не имевшими возможности их воспитывать. Если бы не приют, эти дети погибли бы на улице. Приют спасал найденышей от горькой участи, но не предавал забвению постыдные обстоятельства их появления на свет, ибо они служили наглядным доказательством слабостей своих родителей.

— А что, многих ли подкидышей определяют в учение к краснодеревщикам? — внезапно перебил меня Уэстли. — Я думал, для них подыскивают более низкие занятия, в соответствии с их происхождением.

Его замечание было вполне уместно, но во мне всколыхнулся гнев. Какое право он имеет столь пренебрежительно отзываться о моем друге? Представители привилегированных сословий надежно защищены от превратностей городской жизни. Что они могут понимать?!

— Как вы верно подметили, большинство мальчиков-найденышей обучают гораздо менее престижным профессиям или определяют на морские суда. Учиться ремеслу у таких мастеров, как Чиппендейл, их направляют крайне редко, но, с другой стороны, Партридж был необычайно талантлив. — Голос мой звучал холодно и резко, хотя я старался не дерзить, понимая, что грубость не поможет бедняге Партриджу. Если я не буду сговорчив, мне не удастся выяснить, почему и как погиб мой друг. — Партридж рассказал мне, что его взяли в мастерскую благодаря хлопотам попечителя приюта, Уильяма Хогарта. Партриджа послали помогать ремесленникам, работавшим в новой приютской часовне, где он и обнаружил первые признаки своего исключительного дарования. Господин Хогарт обратился к господину Чиппендейлу, и тот согласился взять подкидыша в ученики.

— Какой великодушный человек ваш Чиппендейл, вы не находите?

— Да, весьма, — согласился я, по-прежнему подавляя в себе раздражение: поведение Уэстли вызывало у меня неприязнь. — Только ведь и господин Чиппендейл много выиграл от талантов Партриджа. — Не было смысла сообщать судье то, что сказал мне Партридж: наш хозяин взял его лишь потому, что надеялся заручиться благосклонностью высшего общества, в котором вращался Хогарт.