Грешные и проклятые - страница 4

- Что? – не понял Маррикус.

- Почему мы? Почему здесь? – Валемар указал на катафалки. – У нас есть что-то общее?

Он облизал губы, внезапно ощутив приступ тревоги. Хотелось бежать прочь, хотя он не мог понять от чего.

- Что последнее вы помните? – спросил он.

- Что вы имеете в виду? – настороженно спросила Вендерсен.

- Никто из нас не помнит, зачем мы здесь, или как мы оказались в этом месте. Что из последнего вы помните?

Вендерсен подозрительно посмотрела на него.

- Сначала вы, комиссар.

- Да, пожалуй, это неплохая идея, - быстро произнес Маррикус, прежде чем Валемар успел ответить. – Мы расскажем каждый свою историю, и посмотрим, нет ли в них ответа.

Он взглянул на Валемара.

- Вы первый, комиссар. Пожалуйста.

Валемар покачал головой.

- Хорошо, - он посмотрел на ближайшее из мертвых тел. – Я помню…

Он улыбнулся.

- Я помню, что небо было в огне….

Небо было в огне.

Сначала я думал, что в этом есть некая поэтичность. Мы были на войне – а когда мы не были на войне? – и мир горел под нашими ногами. Воздух был насыщен дымом, и жар давил на меня, словно рука Бога-Императора. В ушах у меня звенело, но я слышал, как мои люди вопят в траншеях. Они всегда вопили. Кричали и плакали. Мой полк, к большому сожалению, состоял по большей части из трусов и детей.

Феррокритовый настил погнулся подо мной, когда я вскочил на ноги, потянувшись к лазерному пистолету на бедре. Грязь – мы обычно называли ее «супом» по очевидным причинам – кипела под настилом от жара обстрела. Траншея вспучивалась и оплывала, принимая новую форму, пока я пытался пройти по ней в сторону ближайших воплей. Ее стены пузырились, вылезая наружу или проваливаясь внутрь. Феррокритовый настил трескался и разбивался. Иногда целые секции траншеи – и все, что в них было – исчезали в грязевом супе. Словно их никогда и не было.

Война была ненасытным зверем, и она жадно пожирала свою добычу. Целый полк мог погибнуть в одно мгновение, триумф превратиться в трагедию, победа в поражение. И укротить голод войны можно, лишь поддерживая дисциплину. Но дисциплина, как феррокрит, может дать трещины и разбиться, и исчезнуть в грязи – если кто-то не позаботится о ней.

Солдаты суетились вокруг меня, но я едва замечал их – серые тени, их форма покрыта грязью и пеплом, респираторы придавали им одинаковый нечеловеческий облик. Я нечасто надевал свой респиратор, хотя мои легкие и нос горели от жара. Я хотел, чтобы солдаты видели меня. Видели мое лицо. Видели, что я не такой как они. Им необходимо было напоминать об этом. Мне самому было необходимо об этом помнить. Дисциплину следовало поддерживать на должном уровне.

Кашляя, я шагал по траншее, расталкивая солдат. Они не протестовали, или я просто не слышал их. Они видели мое лицо, видели высокую фуражку и черную шинель – хотя и запачканную грязью – и знали, кто я. Они знали, кто я есть и что это означает. И они успокаивались и возвращались на свои места. Как и положено хорошим солдатам.

Но где есть хорошие солдаты, там бывают и плохие. В каждом полку всегда найдутся плохие солдаты. Ленивые - и трусливые. Безнравственные – и безумные. Но Бог-Император видит их, и я видел их тоже. Всю свою жизнь я учился замечать их. Замечать, что храбрость солдата поколебалась, иногда, прежде чем сам солдат поймет это. И тогда – действовать.

Если трусость не остановить, она распространится, как зараза. И не только трусость. Распущенность, непочтительность… все это находит плодородную почву в душах солдат, если о них не заботиться. И если эти проявления не пресечь, они могут погубить полк. Сделать его небоеспособным и даже уничтожить.

Но не в тот день. Не тогда, когда небо горело от химического огня, и траншея вокруг меня превращалась в кипящий суп. Эти вопли плохо действовали на моральный дух. Это было плохо для полка. И я знал, что должен делать.

С лазерным пистолетом в руке я шел по траншее, ускорив шаг. Чем дольше продолжались вопли, тем хуже они действовали на людей. Еще один урок, который я выучил в Схоле Прогениум. Там меня научили многим полезным вещам. Каждую ночь я благодарю Бога-Императора за те времена, хотя они и были нелегкими.