Грешные и проклятые - страница 5

Траншеи, по которым я шел, представляли собой неровные каньоны в грязи, укрепленные плитами феррокрита. В некоторых местах их дополняли сборные бункеры из камня и металла, утопавшие в грязи, полковых эмблем на них было почти не видно из-за грязи и повреждений. Кое-где были натянуты тяжелые сети для защиты от неблагоприятных погодных условий. Здесь они не помогали. Они вообще редко где помогали, но мы все равно устанавливали их, как положено по инструкции. Несмотря на грязь, мы выкопали траншеи предписанной глубины, установили орудия и разместили оборонительные сооружения.

Есть правильный образ действий и неправильный. Я знал это. Еще один урок, который я воспринял всем сердцем. Правильный – поступать так, как хочет Бог-Император. Неправильный – путь ереси, непочтительности и недисциплинированности.

На брустверах траншей стояли большие щиты из армапласта, солдаты укрывались за ними, стоя на перевернутых ящиках или феррокритовых плитах. Треск огня лазганов раскалывал воздух – солдаты изливали свою злость на невидимого врага. Так было всегда – во время обстрела или сразу после него они зря расходовали ценный заряд своих лазганов. Офицеры уже выбились из сил в попытках заставить их прекратить стрелять по призракам.

Странное слово. Призраки. Но, думаю, для наших врагов вполне подходящее. Они расстреливали нас издалека, лишь редко осмеливаясь приблизиться. Или может быть, редко снисходя до этого. Я не могу вспомнить ни дня без их обстрелов. Без этого проклятого шума. Даже когда их орудия молчали, воздух был наполнен их эхом. От него невозможно было спастись даже во сне. Если бы не моя подготовка, вполне возможно, что от этого я бы сошел с ума.

Некоторые из моих подчиненных действительно сходили с ума. Непрерывные обстрелы разрушительно подтачивали их простые души, ломая разум и дух. И когда такое случалось, я должен был действовать быстро. Нельзя было позволять этой слабости распространиться.

Через несколько мгновений я достиг источника воплей, протолкнувшись сквозь серую толпу бездельников в респираторах.

- Назад, по местам! – прорычал я, расталкивая солдат. – Разошлись, назад!

Они что-то бормотали, их голоса были приглушены респираторами. Но они хорошо знали, что лучше не спорить. Спорить с комиссаром все равно что заснуть под танком – может и сойти с рук, но редко.

Разогнав глазеющих солдат, я увидел того, кто кричал. Он был молодым, и сорвал свой респиратор, открыв молочно-белое лицо и синие глаза. Сначала я подумал, что он ранен. Его форма была запачкана грязью и пеплом, оружия при нем не было. Над ним склонился санитар, эмблема с кадуцеем на его наплечнике потускнела и почти стерлась. Кричавший, судя по всему, не был ранен. Я спрятал пистолет в кобуру.

- Почему он кричит?

Санитар посмотрел на меня выпученными глазами и что-то сказал, но его голос был плохо слышен из-под респиратора. Я еще не встречал санитара, от которого была хоть какая-то польза. Оттолкнув его, я схватил кричавшего за шиворот. Он извивался в моей руке, словно червь, и лепетал что-то на шепелявом диалекте низкого готика, на котором говорила большая часть солдат полка. Я никогда не тратил время на попытки его выучить, и большинство из них в конце концов обучались говорить нормально.

- Встать! – приказал я, вздернув его на ноги. – Отвечай!

Его рука бессмысленно хлопала по стене траншеи, откуда из грязи, словно экскременты, выдавливались кости. Черепа, бедренные кости, расколотые грудные клетки… Отбросы поля боя. Трупы варились в грязи, если санитары не успевали убрать их. Кожа и мышцы разваривались, оставались только кости. Я остановился, глядя на это зрелище.

Иногда, когда кипящая грязь сильно сжимала траншеи, кости выступали на поверхность. Они сыпались со стен и скапливались на дне траншеи. Большая их часть снова тонула в грязи, но иногда они оставались. Я оттолкнул солдата и, выхватив из горячей грязи дымящийся череп, поднес к его лицу.

- Это? Ты кричишь из-за этого?

Я снова схватил его, прежде чем он успел отвернуться.

Он был трусом. Как и все они. Что толку от солдата, который не может смотреть в лицо смерти? Не больше, чем от пушки, которая не может стрелять.