Грибники ходят с ножами - страница 18

— Ну уж эти вопросы я не решаю! — Он сокрушенно развел руками. Мол, если уж я и такие вопросы буду решать, то где же брать время для серьезных дел?

— Так к кому же мне? — голод разжигал меня.

— Ну уж... не знаю. — Он беспомощно огляделся. — Узнайте где-нибудь...

— Хорошо.

— Стыдитесь, — стыдливо шептал мне Мартын. — Умерьте свой чрезмерный аппетит, хотя бы на людях!

После этого Мартын, отодвинув Бома еще на одну позицию, непринужденно встал рядом с Ездуновым и стал вдохновенно рассказывать о рукописи Евтихия Паленого, который, оказывается, когда-то умерщвлял свою плоть в этом монастыре (примерно как я!).

Я подивился глупости Мартына — зачем он рассказывает такое Ездунову? — Но, к удивлению моему, Ездунов слушал очень внимательно, переспрашивал трудное, а самое трудное даже записывал в тетрадку.

Они покушали, потом мирно закурили. Пьянея от дерзости, Мартын говорил ему “ты”.

Ездунов благодушно улыбался — но взгляд его неотрывно следил за телеэкраном. Тут было оборудовано такое телевидение наоборот: обычно народ смотрит по телевизору своих властителей, а тут наоборот — властители могли смотреть на народ, столпившийся у ворот.

Толпа как-то нехорошо гудела, и булыжники — уже знакомые вкратце мне — помелькивали кой у кого в руках. Отчасти оно и понятно: если бы по своему телевизору они увидели бы “монахов”, весьма обильно трапезничающих здесь, — это вряд ли бы их настроило на добродушный лад.

Ездунов посмотрел на экран, потом перевел взгляд на булыжник, лежащий на столе передо мной (но, к сожалению, несъедобный), потом вдруг перекинул взгляд на вошедшего в зал слегка опухшего после сна доктора Гридина.

— Вот вы бы, два хулигана, — добродушно проговорил Ездунов, почему-то объединяя нас вместе, — взяли бы да вышли туда — чтоб народ мог увидеть, в конце концов, что тут тоже нормальные люди живут, не с рогами на голове!

В голосе Ездунова звучал даже укор — как это мы, проживая здесь, не догадались сделать этого раньше, неужели по-прежнему все надо решать ему одному?!

— Конечно, некоторым уютнее за каменной стеной! — сардонически произнес Мартын, явно выставляя меня (хотя я был за каменной стеной всего сутки).

Но это было неважно. Машина работала.

Застигнутый врасплох Гридин стоял и неподвижно смотрел на Ездунова. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Мне тоже, кажется, предлагается идти? — проговорил наконец Гридин.

— Это дело вашей совести, — неумолимо произнес Ездунов (но почему же не его, ездуновской? Почему-то уверенно предполагалось, что уж с его-то, ездуновской, совестью все в порядке!).

— А как вы думаете — я не понадоблюсь тут как врач? — язвительно спросил Гридин.

— Врач вы — только во-вторых! — сказал Ездунов. Да, он умеет произносить фразы.

— А скажите, мне... можно не возвращаться? — вежливо поинтересовался хирург.

— Мы, — шеф сделал явный нажим на “мы”, — никого не удерживаем!

Надо отдать Гридину должное — после этого он не стал лихорадочно рваться к стойке, вырывать, требовать куски, якобы “на дорожку”. Он повернулся и вышел. Я вышел за ним.

Уходя, я с изумлением услышал, как мой Мартын мерно читал Ездунову куски из Священного Писания... К чему это бесполезное занятие?

— Овечью шкуру примеряют! — Гридин, покуривая за дверью, кивнул туда.

— Ну что? Уходим? — сказал я. — Или... боязно?

— Пока что я ничего еще не боялся, — сказал Гридин.

— А что, вообще, — страшно отсюда выходить? — вскользь поинтересовался я.

— Что значит — “страшно”? — усмехнулся Гридин. — Не пойдем же мы на рожон, как бы они этого ни хотели. Хватит одного булыжника с тебя — не все так удачно падают. Мне твой кумпол чинить — хотя я и хирург — никакого особого желания нету.

— А за свой кумпол вы не боитесь?

— За свой нет, — сухо ответил он. — Потому что я ничего такого не сделал, за что бы им можно было меня не любить. Скорее — наоборот. А вот за тебя как-то неспокоен. Так что пойдем другим путем. Что-нибудь теплое хочешь надеть?

— Все на мне!

— Ну, тогда пошли.

Мы спустились в уже знакомые (приятно знакомые мне!) катакомбы. Я обрадовался: блестящая мысль — отсидеть это смутное время в сауне, но мы молча миновали ее. Гридин, похоже, был, в отличие от меня, человек решительный и крутой.