Грибники ходят с ножами - страница 27

Мы вернулись в тепло, в вагончик, к ребятам... и другой правды мне не надо — достаточно этой.

Я жил в поселке, в гостинице квартирного типа, километрах в десяти от плотины, в одном номере с двумя пуско-наладчиками из Ленинграда. Один из них был тощий, другой — толстый. Но в общем — толком я их не разглядел... Они являлись, когда я уже спал, зажигали в кухне свет, хрипло спорили, что-то чертили на клочках... Только эти клочки оставались от них и еще стада окурков — ими, как опятами, была утыкана кухня.

Потом они ненадолго засыпали, надсадно кашляя, и почти сразу, как мне казалось, вскакивали.

— О! В темпе давай! Матаня идет! Спички взял? Беломор? Пошли!

Матаня, дико завывая, заполняла ярким светом прожектора нашу комнату, через минуту с воем уносилась — и больше не появлялась. Ни разу я не сумел прервать блаженного оцепенения полусна, подняться хотя бы на локте и посмотреть: что же это за “матаня”? Электричка? Дрезина? Катер? Так это и осталось для меня загадкой.

Болтаясь по бетонным подземельям станции — и уже начиная соображать, что к чему, я вдруг нарвался на своих соседей: с грохотом и ядовитой пылью они ломали отбойными молотками толстую бетонную стену диспетчерской, потом выпускали сквозь пыльную дыру связку серебристых кабелей... коммутационный железный шкаф, должный красиво соединить все кабели в себе, был отодвинут в сторону, как ненужная мебель.

— Так это ж все не работает! — радостно объяснил мне тощий, кивая на шкаф. — Вся страна поставляет с разных концов — в результате ничто ни на что ж не налазит! Без нас, пусконаладчиков, это все железо. Только мы можем гайку диаметром четыре дюйма напялить на болт диаметром восемь дюймов. Без нас — все металлолом!

В номере они появились ночью — и в вскоре их унесла “матаня”.

Кроме них я еще знал электрика Женю, который изобрел колесико на доске и катался по кабелю над бездной Енисея, проверяя крепления. Узнал я и бетонщика Витю, который влезал в объем, сравнимый с его собственный погребальной урной, изнутри замуровывал себя — потом его как-то вытягивали веревкой под мышки.

И вот теперь все они — не сомневаюсь, что все, — стояли по берегам реки (внутрь станции пустили только начальство) и ждали. Берега были забиты людьми на несколько километров от плотины. Была ночь накануне решающего дня, давно намеченного планового срока, странным образом совпадающего с днем рождения Генерального секретаря, хотя нигде это официально не афишировалось: “с культом личности, слава богу, покончили!”. Склоны жили. Уверен, что никакой стадион “Маракана” никогда не будет столь громаден и столь радостно возбужден. Включение должно было произойти около полуночи — чтобы наутро, на завтрак, уже подарить Генеральному новую, самую мощную ГЭС. Все ждали — на ветру, в темноте, и думали, мне кажется, не о Генеральном.

И вот по склонам грянуло “Ура!” — вверх полетели каски и матерчатые шлемы. Светящиеся буквы над станцией — “Запустим в срок!” — вздрогнули и загорелись снова — уже от собственного тока! Забыты были все обиды и ссоры — все были счастливы в этот миг!

— ...Что ты здесь развел? — Шеф поднял свои усталые глаза от моей рукописи. (От чего это он, интересно, устал?). — Для чего я тебя посылал? (Поехал бы сам). Ты должен был нащупать проблему — и о ней написать.

Отсюда, из кабинета, ему, конечно, виднее. Без проблем нельзя!

— А на хрена им проблемы? — в сердцах сказал я. — Им лучше без проблем!

Да, понял я, забирая рукопись, никогда мне не вникнуть в иезуитские тонкости комсомольской журналистики. Проблему им подавай! А потом, глядишь, проблема та и в жизни появится. Ну нет! Через два месяца премию ЦК ВЛКСМ получил нашумевший очерк Романа Ветрова — что эта плотина, оказывается, величайшее преступление тысячелетия, и тысячи молодых брошены и обмануты на тех берегах. Я вспомнил те берега... преступлением я бы это не назвал. Но вот, оказывается, как надо писать, чтобы премии получать!

Причем премию эту — за разоблачение — вручил тот самый ЦК ВЛКСМ, который и затевал стройку... За ними не уследишь!

Теперь, вспоминая те времена, думаю с облегчением: слава богу, что я ту премию не получил! Началась бы шумиха, суета, заездился бы по заграницам, нажрался бы спецпайков. Ведь не удержался бы? Нет, не удержался! Но бог отвел меня от этого праздника жизни. Бог хранит меня в дальней бочке и не раскупоривает по пустякам.