Грибники ходят с ножами - страница 33
— Ну вот... а сейчас начинается! Автобан! — сладострастно проговорил Гага.
Машины почти бесшумно, но стремительно неслись в шесть рядов — три ряда с нами, три навстречу. Шоссе словно не существовало, не замечалось в своем гладком однообразии — только вился бесконечный, без разрывов и стыков, белый приподнятый рельс, разделяющий направления.
Незаметно возник дождь. Соседи, оставляя за собой вертикальные призраки-водоворотики, ушли вперед. Гага надбавил.
Мы вырвались из дождя на сухое. Пошли ровные, чуть холмистые, подстриженные, желтые поля и красноватые, как бы расчесанные виноградники.
Изредка на каком-нибудь идиллическом холмике мелькал белый домик под черепичной крышей... именно редкостью своей они вызывали уважение: ведь один этот домик управляется с гигантским пространством.
На высоком плавном холме темнеет лес с четкой закругленной границей, словно свежеподстриженный под полубокс. Ни малейшего хлама! И не видно людей — словно все поддерживается само собой.
Вот мы влетели в аккуратненький городок — чистенький костел, высокий, весь из зеркального стекла универмаг, ресторанчик под тентом...
— Стоп! — хриплю я. — Дай хоть дыхнуть, глоток сделать!
— Не останавливаемся! — азартно произносит Гага и, стремительно вильнув рулем, выскакивает на одну из дорог на сложной шестиперстой развилке. — Ф-фу! Чуть не проскочил! — Он вытирает пот, не замедляя хода. Тут же с легким, но мощным дыханием нас нагоняет новая стая — держаться, держаться с ними, а если не выдерживаешь, надо, предупредительно помахав поднятой рукой, сойти на правую, более медленную полосу. Но Гага держится, закусив губу, со своим скромненьким “опель-пассатом” среди “мерседесов”, “фордов” и “ягуаров”.
— Сумасшедшие, тут все сумасшедшие! — тряся растопыренной левой ладошкой, возмущенно и восхищенно восклицает он. — Единственная в мире страна, где нет ограничения скорости!
И снова однообразное жужжание. И такая игра у него — почти на целый день — два раза в неделю. Да — тут я его буквально не узнаю: избалованный академический мальчик, который падал в обморок даже в троллейбусе, и вдруг — такая работа!
От некоторого однообразия я задремываю, как мне кажется — всего на секунду, но когда вдруг резко, толчком просыпаюсь, вокруг — горы. По-немецки аккуратные, без излишнего нагромождения, но — горы!
— Ну и ну! — Я ошеломленно оглядываюсь по сторонам. — Ну ты и работу себе нашел! Ближе не было?!
— Подходяшшей не было, — лихо отвечает Гага.
Он уже уверенно, победно сворачивает на одну дорогу из трех, на одну из пяти, на одну из семи; тут уже плотно населенная зона — кругом дома, виллы, высокие виадуки, — надо на ходу разбираться. Вдруг, после особо лихого поворота, одна дорожка, безошибочно выбранная чуть ли не из пятнадцати, — мы внезапно вылетаем на водный простор, окруженный на горизонте аккуратными горами с белыми домиками. Я застываю в изумлении, но Гага не отвлекается по сторонам, мы с ходу въезжаем внутрь какой-то огромной пристани, причаленной к берегу, громыхнув трапом, въезжаем в большой гулкий железный ангар, проезжаем через него и — как знать, если бы не цепь, преграждающая путь, — не съехали бы мы в воду? Но у самой цепи мы застываем как вкопанные. Гага вытирает пот. К нам, лавируя между другими машинами, устремляется черноусый красавец в голубой униформе. Гага протягивает ему через окошко ассигнацию, тот отрывает билет. Я с недоумением озираюсь по сторонам, назад, въезжают все новые машины...
— Паром, что ли? — наконец догадываюсь я.
Гага, довольный эффектом, благодушно кивает. Мы с двух сторон вылезаем из машины, по железному, с заклепками, гулкому трапу поднимаемся на просторную верхнюю палубу.
Паром медленно отплывает. По мере удаления все больше открывается и берег, уходящий вдаль и ввысь, с россыпями белых домиков в уютных долинах.
Приближается дальний берег.
Через десять минут паром мягко ткнулся в пристань, цепь перед нашим носом сняли, и машины, как голодные, рванулись вперед.
— Ну, может, немножко расслабимся? — оглядывая обступившие нас субтропики, сказал я.
— Сначала дела! — холодно произнес Гага.