Громовой пролети струей. Державин - страница 26

За поворотом открылось свежее пепелище: кучи праха, остовы изб. У одночельной печи, странно белевшей посреди золы и углей, завозилась куча тряпья и обернулась старухой. Шамкая беззубым ртом, она трясла восковым кулачком, грозя повозке. Когда путники поравнялись с ней, старуха внезапно вскинулась с криком:

– Ахфицер! Душегуб! Пусть на тебя нападут все двенадцать сестёр-лихорадок!..

– Молчи, старая псовка! – замахнулся кнутовищем Серебряков.

А вослед им нёсся дребезжащий голос:

– Трясея, огнен, ледея, гнетея, грынуша, глухея, ломея, пухнея, желтея, коркуша, глядея, огнеястра!..

Некоторое время Державин со своим подзираем молчали. Затем Серебряков прогудел:

– Думаю-подумаю… Раздумьице возьмёт. А что, барин, ежель самозванец, не хуже, и победит?

– И этот переметнуться может! – с ужасом прошептал прапорщик и отвернулся.

Зимний день короток, незаметно навалился вечер. Попримучив лошадей, путники остановились в разорённой деревеньке. Державин приказал старостихе затопить печь. В поддымки в чёрной избе быть несносно. Прапорщик вышел в сенцы, запалил огонь и вскрыл пакеты. В первом ордере ему предписывалось ехать в Симбирск, присоединиться к подполковнику Гриневу и идти с ним на Самару; во втором – по занятии Самары отыскать злоумышленников и уговорителей народа и, заковав их, отправить к Бибикову. Прочих виновных для страха на площади наказать плетьми.

Державин позвал старосту:

– Лошадей, и живо!

– Не будет лошадей! – отрезал староста, мужик с покляпым носом и злыми глазами. – Всех ужо забрали военные команды…

– Ты отлыжки-те свои брось! – повысил прапорщик голос.

– Да что, я тебе рожу лошадей?! – закричал староста.

Державин щёлкнул курком и приставил к его горлу пистолет:

– Будут лошади?

– Слышь, Марья, – сиплым голосом позвал тот старостиху, с откровенной ненавистью глядя на офицера. – Слышь, выведи барину из подклетья меринка чалого да кобылу гнедую…

Державин всё более укреплялся в той мысли, что весь народ – не токмо крестьянство, но и ремесленники, мелкие купцы, низы духовенства, – поддерживает Пугачёва и отвергает дворянскую власть.

В России кипела, клокотала, ширилась, полыхала настоящая гражданская война, и не на живот, а на смерть. Антинародный режим Екатерины II довёл угнетённые сословия до последней черты терпения; восстание против ненавистного дворянства было, если брать низы, почти всеобщим, всеохватным. Именем царицы восставших распяливали на петлях, удавливали осилом, подвешивали на глаголях за ребро, резали языки и рвали ноздри; крестьяне, казаки, башкиры вешали и жгли помещиков, офицеров, чиновников, истребляли самый род их, вплоть до малого потомства. В числе лиц, подлежавших казни по взятии Пугачёвым Яицкого городка, значились не только его комендант подполковник Симонов и капитан Андрей Крылов, но и шестилетний сын последнего Иван. В указе от 1 декабря 1773-го года Пугачёв призывал всех «помещиков и вотчинников как сущих преступников закона и общего покоя, злодеев и противников лишать всей жизни, то есть казнить смертию».

Лишь редкие участники этой войны отличались человеколюбием и стремились действовать без пролития крови; Державин к ним не принадлежал. Офицер секретной комиссии, он для пресечения смуты готов был на любые, самые жестокие меры.

Весь вечер, меняя лошадей, гнал он повозку и остановился в десятом часу пополудни вёрстах в пяти от Симбирска. Надобно было выяснить, не заняли ли город пугачёвцы. Навстречу медленно катили праздные розвальни поселянина, возвращавшегося по продаже продуктов.

– Эй, парень! – позвал Державин малого, стоящего на запятках. – Как поравняемся с санями – хватай мужика за шиворот, да и тащи в повозку!

– Не сумею я, барин… Озяб дюже… – подал тот робкий голос.

– Эх, разгильдяй! Ну-ка ложись тогда на моё место!

Державин вскочил на запятки, притворился дремлющим и, когда сани оказались рядом – швырк мужика на снег. Ещё мгновение, и Серебряков уже крутил пленнику руки.

– Кто в городе?

– Военные! Военные, ваша милость! – лепетал обезумевший от страха обыватель.

– Да какие военные? Государыни или злодеи?

– Знать не знаю, ведать не ведаю! Видел лишь, что собирали они по городу шубы…