Гуще воды - страница 12

Но единственное, самое ужасное, постоянно встает на передний план.

Она никогда бы не позволила мне отсиживаться в тюремной камере, пока проходят ее

похороны.

Горькая ирония бъет меня по затылку, и я почти смеюсь. Однако это не помогает унять слезы.

Я снова тру глаза. Мне нужно подумать о чем - нибудь еще.

В конце коридора раздаются голоса. Кто - то разговаривает с дежурным полицейским. Они

говорят какое - то время, пока мне не становится скучно и я перестаю пытаться выделить

отдельные слова. Мои слезы высыхают. Теперь я собран.

Идея считать кирпичи с каждой минутой становится все лучше.

Ботинки скрипят по линолиуму и останавливаются напротив моей камеры.

Я поднимаю взгляд, затем сажусь. Я рад, что у меня было время собраться с собой.

-Привет, Стэн.

Я не могу понять его выражения лица, но оно явно не радостное. Но опять же, он только что

похоронил свою жену. Не то чтобы я ожидал, что он пройдет по коридору, насвистывая.

-Том. - Он держит руки в карманах и просто стоит так, смотря на меня.

Прошло несколько дней, с тех пор, как это произошло, но впервые я задумываюсь о том, думает ли Стэн так же, как и все, что это сделал я. Мы таращимся друг на друга.

Мама говорила мне, что он хороший детектив. Я не знаю, правда ли это. Он не раскрыл ее

убийства, но когда я его об этом спрашивал, он сказал, что ему не позволили заниматься

этим делом.

И на этом разговор закончился.

Наверное, это не станет большим секретом, если я скажу, что мы со Стэном не особо

общаемся.

Он откашливается.

-Ты знаешь, что это считается преступлением - бить офицера полиции?

-Жаль, что преступлением не считается быть полным ублюдком на чьих - нибудь похоронах.

Укоризненный голос мамы эхом звучит в моем сознании. «Томас! Что за выражения!»

Теперь я мог бы выражаться сколько влезет. Но не хочу.

Стэн все еще смотрит на меня. Груз его взгляда давит на меня, пока ворот моей рубашки

снова не начинает потеть. Тому идиоту не стоило связываться со мной у церкви, но я не

должен был его провоцировать. Вина не позволяет мне встретиться взглядом со Стэном.

Даже не смотря на него, я могу слышать, о чем он думает.

Мне уже восемнадцать. Он мне не отец. Он ничем мне не обязан. Он мог бы отделаться от

меня прямо в эту секунду и я совершенно ничего не смог бы с этим поделать.

Он звякает ключами в кармане.

-Я говорил с Дэнни Рукером. Он не станет подавать обвинения.

Стэн говорит это таким тоном, будто я должен бросать в воздух конфети.

-Значит, я могу уйти?

-Да, можешь. - Он медлит. - Ты вернешься со мной домой?

Он знает, что мне больше некуда идти. Теперь откашливаться приходится мне. Я запускаю

руку во влажные волосы на затылке и смотрю в стену.

-Сам мне скажи.

Голос Стэна становится немного хриплым, немного удивленным.

-Я не собираюсь выставлять тебя на улицу, парень. Мари была твоей... - Его голос срывается и

ему требуется секунда, чтобы собраться. - Ты ее сын.

Если он сорвется, то я тоже не смогу сдержаться.

Я не задумывался о боли Стэна. Может быть, это и эгоистично с моей стороны, но он знал ее

на так долго, как я, как будто мое время, проведенное рядом с ней, давало мне больше прав

сожалеть о ее кончине. Но я относился к этой молчаливой скорби, как к своего рода

предосудительному оттожению от меня. Возможно, Стэн испытывает ту же боль, что и я.

В старом городе у меня был друг, Брэндон Пембелтон. Он застал свою девушку, изменяющей

ему, в тот же день, как его отец обанкротился и рассказал своей семье, что, возможно, их

дом будет выставлен на аукционе. Я знал, на что это было похоже, когда у тебя из под ног

выбивают почву, так что купил ящик пива и мы с Брэндоном всю ночь напивались в лесу.

Не думаю, что Стэн согласился бы на это.

Но, может быть, часть этой неловкости, возникшей между нами, - моя вина.

-Спасибо, - говорю я. Мой голос тоже звучит хрипло.

Он достает связку ключей из кармана и отпирает дверь. Когда я выхожу позади него, он

кладет руку мне на плечо, и я замираю. Стэн никогда не прикасался ко мне, помимо того

рукопожатия в первый день нашего знакомства. Его прикосновение кажется чужим, и я

осознаю, что никто не проявлял ко мне доброты с тех пор, как погибла мама.