Хиндустанский волк - страница 34
«Humpty Dumpty sat on a wall,
Humpty Dumpty had a great fall.
All the king’s horses,
And all the king’s men,
Couldn’t put Humpty together again!», –
– вполголоса пропел Кудашев.
– «Хампти-Дампти уснул на стене.
Вниз полетел он, забывшись во сне.
Кто бы из рыцарей был бы не рад
Хампти на стену поставить назад!», –
– вдруг продекламировал Гагринский.
– Хорошо, – похвалил Кудашев. – Если придется когда-нибудь петь песенку своим детям, воспользуюсь с вашего позволения этим переводом!
– На здоровье, – Гагринский был явно польщен сдержанным комплиментом своего начальника. – Мне бы еще пару песенок, было бы от чего отталкиваться в разговорном английском!
– Можно и ещё. Слушайте:
«Three wise men of Gotham
Went to sea in a bowl;
If the bowl had been stronger,
My story would have been longer».
И эту песенку разобрали «по косточкам». Гагринский запоминал быстро. И перевод, и произношение, и мелодию. А через минуту выдал собственный русский стихотворный перевод:
«В медном тазу в белой пене морской
Три мудреца держат курс не простой.
Делали б в Готеме утварь прочнее,
Я написал бы поэму длиннее!».
Кудашев одобрил и этот перевод.
Гагринский спросил с надеждой в голосе:
– Полагаю, и у этой песенки есть своя история?
– Конечно, есть, – ответил Кудашев. – Жители городка Готем, что Неттингемшире, в Старой Англии славились, как шотландцы в Эдинбурге. Только не жадностью, а глупостью. В общем, фольклорные персонажи, герои многочисленных анекдотов и веселых сказок. Сохранилось предание, что жители Готема, что в переводе – «Козья усадьба», однажды сумели «отбодаться» от королевских сборщиков налогов, прикинувшись полными глупцами. Королевские мытари, вдоволь насмотрелись на готемширов, засевающих землю солью с надеждой получить хороший «урожай» соли. На охотников, строящих прочный забор вокруг дерева с сидящим на нем тетеревом, и прочее… В конце-концов мытари были вынуждены покинуть городок, не получив с его жителей ни пенни! Так что, готемширы не просто глупцы, а совсем даже наоборот. И в детской песенке их уже называют мудрецами. Юмор в иронии! Отец знал десятка два подобных детских английских песенок. До сих пор помню. И не только детские. Каждая из них содержала в себе двойной смысл, чему-то учила. На «Хампти-Дампти» отец демонстрировал мне наглядно способность: ни при каких обстоятельствах не ложиться под ударами судьбы, под давлением обстоятельств!
– Поразительно! – Гагринский встал со своего дивана. – Я о вас много слышал, и сам был свидетелем нескольких интересных дел… Но всегда почитал вас в первую очередь человеком военным, а потом – юристом. Но сегодня вы открылись иной гранью – гранью, что сделала бы честь профессорам английской истории, филологии, философии, в конце концов!
– Прекратите, господин Метью! – решительно оборвал Гагринского Кудашев. – В дифирамбах не нуждаюсь. Больше от меня сказок не услышите. Мне еще предстоит влезть в шкуру профессора биологии из канадского университета! Сглазите – нам обоим солоно придется! Эти мои знания – мой жизненный опыт, хорошая память от рождения, и бесконечный труд. Чтобы вы были не в обиде, попытаюсь удовлетворить в некоторой степени ваше любопытство. Я скажу – вы услышите. Как услышите, так и забудете. И никогда на эту тему нигде рот не раскроете. Понятно? Мои знания английского и прочее – от моего отца. А Кудашев-старший получил эти знания от выпускника Оксфорда. Он был первым индивидуальным профессором моему отцу. Учитель погиб. Отец выжил. И во многом – потому что научился быть стойким, как Хампти…
В дверь постучали. Вошел проводник:
– Париж, месье!
Кудашев смотрел в окно. Не повернулся к вошедшему проводнику.
– Колчестер…– сказал Кудашев.
– Париж, месье! – повторил проводник.
Кудашев не отреагировал.
Гагринский сунул в руку проводника монету в пятьдесят сантимов. Проводник ушел.
Гагринский подошел к Кудашеву. Кудашев стоял с закрытыми глазами, вцепившись руками в оконную раму. Его губы беззвучно шептали: «Колчестер»! Почувствовав на своем плече руку Гагринского, открыл глаза, отошел от окна. Было видно, Кудашева просто накрыло некое открытие. Озарение!