Холодный огонь - страница 10

За два года работы в Лос-Анджелесе Холли приходилось встречать немало мужчин, выдающих себя за образец калифорнийского хладнокровия и уверенности: «Положись на меня, детка, и ни о чем не думай, я с тобой, и пусть весь мир катится к чертям». На словах это звучало эффектно, но как только доходило до дела, оказывалось пустым звуком. Иметь безукоризненный загар и подражать голливудскому спокойствию Брюса Виллиса еще не значит быть невозмутимым Брюсом Виллисом. Уверенность в себе приходит с опытом, а с настоящей невозмутимостью нужно родиться, ее можно изображать, но опытный глаз все равно отличит подделку от подлинника. Что касается Джима Айренхарта, то его невозмутимости с избытком хватало на все мужское население маленького штата Род-Айленд. Ни сумасшедшие грузовики, ни вопросы репортера не могли пробить стену его хладнокровного спокойствия. Странное дело, но одно его присутствие вселяло уверенность в собственных силах.

– У вас интересное имя, – возобновила разговор Холли.

– Джим?

Он над ней подшучивал.

– Айренхарт – «железное сердце». Похоже на прозвище индейского вождя.

– Было бы неплохо, окажись в моих жилах кровь сиу или апачей. Это придало бы мне ореол таинственности. Но должен вас разочаровать: Айренхарт – всего лишь английский вариант немецкой фамилии Айзенхерц.

Машина выехала на Восточную автостраду и быстро двигалась к повороту на Киллингсворт. Через несколько минут они будут в аэропорту. Такая перспектива не радовала Холли. Она была репортером, и большинство ее вопросов так и остались без ответа. И, что еще более важно, Холли была женщиной, и впервые в жизни она встретила такого мужчину, как Джим Айренхарт.

Она быстро прикинула, не поехать ли в объезд и тем самым в два раза удлинить дорогу. Джим не знает города и вряд ли заметит ее хитрость. Но потом ей пришло в голову, что дорожные знаки уже сообщили о приближении к аэропорту. И, даже если Джим не обратил на них внимания, в ярко-синем небе невозможно не увидеть белые силуэты самолетов, которые один за другим взлетали и шли на посадку.

– И чем вы занимаетесь у себя в Калифорнии? – нарушила затянувшееся молчание Холли.

– Радуюсь жизни.

– Я имела в виду, кем вы работаете?

– А как вы думаете?

– Ну… во всяком случае, не библиотекарем.

– Почему вы так думаете?

– В вас есть что-то таинственное.

– А разве библиотекарь не может быть таинственным?

– По крайней мере, я таких не встречала.

Она неохотно свернула с шоссе на дорогу, ведущую к аэропорту.

– Может, вы из полиции.

– Значит, я похож на полицейского?

– У настоящих полицейских стальные нервы.

– А я-то считал себя простым и общительным. Вы думаете, у меня стальные нервы?

– Я хотела сказать, вы очень уверены в себе.

– И давно вы на репортерской работе?

– Двенадцать лет.

– Все время в Портленде?

– Нет. Здесь я около года.

– А раньше где приходилось бывать?

– Чикаго… Лос-Анджелес… Сиэтл.

– Любите журналистику?

Поняв, что Джим перехватил у нее инициативу, Холли ответила:

– Послушайте, это все-таки не игра в вопросы и ответы.

– Что вы говорите! Выходит, я ошибался.

Похоже, этот разговор его по-настоящему забавлял.

Холли почувствовала свое бессилие перед его непонятным, вызывающим раздражение упрямством. Ей не понравилось, что Джим сумел подчинить ее своей воле. Впрочем, он не имел злого умысла, и обманщик из него был неважный. Он не хотел, чтобы кто-то копался в его делах, и Холли, которая в последнее время все чаще задумывалась о праве журналиста вмешиваться в чужую жизнь, в глубине души сочувствовала ему. В конце концов ей не оставалось ничего другого, как рассмеяться.

– Победа за вами, поздравляю!

– Вы неплохо держались.

Машина притормозила у входа в здание аэропорта.

– Вот уж нет! Будь я на высоте – по крайней мере узнала бы, кем вы работаете.

Джим улыбнулся. Холли в который раз удивилась, какие синие у него глаза.

– Вы держались неплохо, но… не победили.

Он вышел из машины, достал с заднего сиденья саквояж и повернулся к Холли:

– Понимаете, я просто оказался в определенное время в определенном месте. И по чистой случайности мне удалось спасти мальчика. Неужели будет справедливо, если газеты перевернут мою жизнь вверх дном из-за того, что я совершил хороший поступок?