Хромой пастух - страница 9
Убили дудки-омока, увели Ичену, некому сказать ласковое «эмэй».
Красный червь полосатый, поев, никуда не уходит, ложится спать. Он ничего не скрывает — он просто кушал. А здесь пришли и убили. Мир ласковый, когда есть защита. А когда нет защиты, мир страшный. Юкагирскую кукашку стрела пробила, малахай втоптан в черную няшу, Ичены нет, не скажешь девушке — эмэй, не спросишь Тебегея, где спать буду.
В отчаянии сел на землю, даже комары расстраивались.
Из нижнего мира тени мертвецов смотрели неодобрительно.
Пока тело не унесено, не спрятано от чужих глаз, из нижнего мира не отправят в средний мир новую живую душу, не отправят юный дух нунни в мир средний, чтобы восстановить число живых. Не убирать мертвые тела — это как запретить рожать.
Сидел, не чувствуя комаров, ждал Корела.
Даже не услышал шагов.
Ударили сзади.
Очнулся на земле, но еще в среднем мире.
Нежный ягель под рукой. Невдалеке мертвое тело дудки-омока Тебегея, правда, теперь рядом с ним по-медвежьи сидел мохнатый Корел, молча смотрел на Кутличана. Несколько неярких звезд пробивалось сквозь ночную дымку, но луна отворачивалась и отворачивалась, наверное, это девушка Ичена не хотела оглянуться в сторону мертвого отца, мертвых братьев. Нет, не девушка, а настоящая луна, потому что тени лежат на земле. Когда Ичена оборачивается, тени не обозначаются — так нежна, а тут — тени. Боялась, наверное, что согбенная старуха, стражница нижнего мира, позовет Тебегея.
«Вот перевезу тебя, Тебегей, через реку в нижний мир».
Кукашка вспорота. Левая нога в пятнах крови.
«Хотели тебе все сухожилия на всех ногах перерезать, чтобы ты не ходил куда не надо, — негромко объяснил мохнатый Корел. — Меня как увидели, убежали, приняли за медведя».
«Никого не догнал?»
«Тебе кровь останавливал».
«Лучше бы догнал. Кто они?»
«Бежали быстро. Пахло тунгусами».
Правая нога Кутличана хорошо двигалась, но левой боялся шевелить.
Решил, пусть зарастает. Пусть сама зарастает. Наступать на нее нельзя, недоразрезанное сухожилие лопнет. И олешков увели, нарту с тальниковыми полозьями сломали. Сума, правда, рядом лежит, и большой нож оставили.
«Теперь лежи, — подтвердил Корел. — Я пойду позову людей. Наверное, по дороге встречу своего отца, деда сендушного, пошлю тебя охранять. — Покачал головой, думая о своем. — Зря ты не убил красного червя».
Луна все так же не хотела смотреть, пугливо отворачивалась. Смутные тени прятались, таяли, вновь нарастали, комары кусались стеснительно, надували щеки. Откуда-то прилетел сендушный ворон, черный как головешка, свернул темные крылья, сел на корявую кривую ондушу, показал массивный клюв, сказал: «Крух! Вижу, вижу, убили всех». Наклонил голову вправо: «Вот девушку не вижу».
«Может, ее работницей взяли?»
«Почему тебя не дорезали?»
«Корела испугались».
«Это тот медведь?»
«Не медведь…»
«Крух!» Ворон круглыми черными глазами всматривался в Кутличана.
Перо у ворона черное с отливом. У красного полосатого червя отлив был красный, а у ворона — фиолетовый с зеленым.
«Что видишь?» — спросил Кутличан.
«Убитых вижу».
«А тунгусы?»
«Тунгусы далеко».
«Еще кого видишь?»
«Деда сендушного босоногого, сюда спешит».
«Это наш дед. Корел послал».
Ворон кивнул: «Знаю».
«Еще что видишь?»
«То, что было».
«Расскажи».
Ворон наклонил голову влево, вправо, потом рассказал о древних.
Рассказал о человеке, пойманном отцом Кутличана. Три года держали упомянутого человека в цепях, он кричал птицей, учился быть рыбой, земляным червем мог обернуться. Как с ума спрыгнул, такие странные запахи распространял, наводил память. Стал шаманом.
Рассказал о бывшем ребенке по имени Кутличан.
Это ты таким рос, пояснил он, будто думал, что Кутличан не поймет.
Так много бегал по сендухе, рассказал, что все думали, ты дурак. «А ты просто любил бегать. Говорили, воином вырастешь, а я думаю, будешь пастухом».
«Почему пастухом?» — спросил Кутличан.
Но ворон не ответил, вспомнил недавний праздник.
«Разве праздник — это только то, что было?» — совсем удивился Кутличан.
Ворон покивал: «Для тебя — да». И добавил: «Крух! Скоро ты многое забудешь. Тебя недавно тяжелым били по голове, потом сухожилия ножом резали. От такого сам Погиль, — вслух произнес — Пон, — недомогает».