Хрупкое равновесие - страница 8

– Я тебе не служанка. Сам мой свою грязную посуду! – Копившееся неделями возмущение девочки выплеснулось наружу. – Ты говорил, что каждый будет делать свою работу! А теперь заставляешь меня убирать за тобой!

– Вы только взгляните на эту тигрицу. – Нусвана позабавила выходка сестры.

– Нельзя так говорить со старшим братом, – мягко упрекнула Дину миссис Шроф. – Не забывай – мы все должны участвовать в хозяйстве.

– Он все врет! Он ничего не делает! Все делаю я!

Нусван обнял мать.

– Пока, мама.

Дину он дружелюбно похлопал по плечу, но та отпрянула от него.

– А, тигрица все еще в ярости, – сказал он на прощанье.

Миссис Шроф постаралась успокоить Дину, обещая поговорить с Нусваном и убедить его взять служанку хотя бы на неполный рабочий день, но ее решимость к концу дня пропала. Все осталось, как было. А с течением времени она не только не восстановила справедливость, а, напротив, прибавила забот своей и без того загруженной дочери.

Теперь с миссис Шроф приходилось обращаться как с ребенком. Она ела, только если перед ней ставили наполненную тарелку. Но еда не шла впрок – мать с каждым днем все больше худела. Ей приходилось напоминать, чтобы она помылась и сменила одежду. Она чистила зубы, только если на зубную щетку выдавливали пасту. Помогать матери мыть голову стало самой неприятной обязанностью для Дины. Волосы женщины клочьями падали на пол ванной. При расчесывании дело обстояло не лучше.

Раз в месяц миссис Шроф ходила в храм огня – возносить молитвы за душу покойного мужа. Она говорила, что для нее утешительно слышать, как старый дастур[11] Фрамжи молится за него. В эти дни Дина сопровождала мать, опасаясь, как бы она не заблудилась.

Перед началом церемонии дастур Фрамжи вкрадчиво пожимал руку миссис Шроф, а Дину одаривал продолжительным объятием, какое приберегал для девушек и молодых женщин. Любовь к «обнимашкам» принесла ему прозвище «дастур Обними Меня», а также враждебность коллег, которые не столько осуждали его за эту слабость, сколько порицали за отсутствие тонкости, за неумение придать этим ласкам отеческий или духовный характер. Жрецы боялись, что однажды он не сумеет сдержать свой пыл и опозорит священный храм.

Дина испытывала неловкость, когда дастур обнимал ее, проводил рукой по волосам, гладил шею, похлопывал по спине и крепко к себе прижимал. Короткая щетинистая бородка, похожая на хлопья тертого кокосового ореха, царапала щеки и лоб. Дастур отпускал ее как раз в тот момент, когда она набиралась решимости и делала попытку вырваться из цепкой западни его рук.

Весь оставшийся после посещения храма день Дина старалась вызвать мать на разговор – просила совета в хозяйственных вопросах или спрашивала какой-нибудь рецепт, а когда это не действовало, заводила разговор об отце и о первых месяцах их супружеской жизни. Молчание погруженной в неведомые грезы матери ставило Дину в тупик – девочка чувствовала свое бессилие.

Но вскоре ее беспокойство за мать ослабело – молодость брала свое. Будет время, и она получит свою порцию боли и печали, так зачем раньше срока взваливать на себя эту ношу?

Миссис Шроф выражалась теперь односложно или просто вздыхала, глядя на Дину в ожидании ответа. Вытирая мебель, она никогда не забывала смахнуть пыль с рамки, в которую была вставлена фотография мужа, сделанная в день окончания колледжа. Бо́льшую часть времени она проводила у окна.

Нусван предпочитал видеть в постепенной деградации матери всего лишь приличествующий вдове отказ от мирской суеты и тягу к духовной жизни. Свое внимание он сосредоточил на воспитании Дины. Его не оставляла мысль о тяжелой ответственности, лежащей на его плечах.

Нусван всегда считал отца поборником строгой дисциплины, испытывал перед ним благоговейный трепет и даже немного боялся его. Если он хочет занять его место, то должен вызывать такой же страх в других, считал он, и часто молился, испрашивая мужества и помощи. Он признавался родственникам – дядюшкам и тетушкам, что неповиновение Дины, ее упрямство сводят его с ума. И только помощь богов дает ему силы для исполнения долга.