Хвастунья - страница 6

Я остаюсь в живых только потому, что, по возможности, бегу от описаний ужасов. Красное и черное — их соседство с особенной силой меня убивало. Сочетание желтого с черным для меня более спокойно. Но это я, хвастунья, сейчас эгоцентрически химичу, угадывая в осенне-вечерней, в черно-желтой ткани космоса крепдешиновый лоскут моего сорок лет томутошнего платья. В нем я в 1958 году пришла в редакцию за 2 часа до приема авторов.

На мне — желтое в черных звездах, оно оканчивается оборкой, а сама присборенная оборка по верхнему краю перехвачена черной лентой и чуть ниже бедра завязана бантом. От чуть ниже бедра меня и оглядела, сдерживая смех, заведующая поэзией: «Вы — кто?».

Софья Караганова разглядывала меня с насмешливым, но беззлобным ожиданием. И я вдруг увидела всю себя ее цепким, ярко-серым столичным взглядом: тридцатилетняя, туго сбитая, среднего роста провинциалка, отбеливающая свое румяное лицо чистотелом, в то время как все москвички кремово пудрятся, если не повезло загореть.

— Я — никто. То есть, простите, я — из Баку, Инна Лиснянская. Вот, простите, телеграмма: «Стихи идут будете Москве непременно заходите Новый мир Караганова». Я и пришла.

Мне повезло с моей безвкусицей. Если бы не желто-черное, с оборкой и с бантом, и не матерчатый бублик на затылке с моими, намотанными на него черноблестящими негустыми волосами, заведующая поэзией, скорей всего, делала бы мне беспощадные замечания по стихам. Они так и напрашиваются на беспощадность. Но Караганова стала меня учить насчет внешнего вида: бублик убрать, платье, учитывая некоторую излишнюю полноту — сесть на диету, — носить прямое, одноцветное, в крайнем случае, в продольную полоску. Есть во мне нечто, что позволяет, даже вынуждает разных людей учить меня, — при первой же встрече чувствуют: нужно, можно, не обидится. Я и не обижаюсь. А тут не то что не обиделась, а обрадовалась, — ничего плохого о стихах! И чтобы разговор не перешел на них, да и мигом осознав свое безвкусие, я с энтузиазмом принялась подтверждать правоту завпоэзией:

— Знаете, Софья Григорьевна, когда меня научили причесываться на прямой пробор и делать этот, извините, шиш на затылке, то бакинская соседка тетя Надя, завидя меня в коридоре, всплеснула руками: «Какой красивый причесон! Ой, кого же ты мне напоминаешь? Ну, вылитая, вылитая… В газете часто вижу. Тоже — на пробор, и — назад. Ой, вспомнила, вспомнила! Красавица моя, ты — вылитый Уну!». Нет, извините, Софья Григорьевна, вы не с того конца смеетесь. Тетя Надя вовсе и не думала меня высмеивать, сравнивая с коммунистическим царем Бирмы. Она его и на самом деле посчитала красавцем, раз я под него причесалась. Она любит меня с четырех моих лет, как говорит, — с горшка. Просто тетя Надя занята, ей не до вкуса: у нее — дядя Сеня, кошка, о которой рассказывает, что когда Сеня учит историю партии, то и Мурка неотрывно смотрит в книгу. Но главное дело жизни у тети Нади — Центральная сберкасса. Это дело жизни она и на дом приносит в папках, и сидит по ночам, а если дождь, что у нас редко, обертывает папки в единственный на их семью голубой дождевик и относит в сберкассу на руках, прижимая к груди, как ребенка. А насчет вкуса, — еще раньше, когда у меня родился ребенок, то есть дочка, и меня для солидности научили шляпу с пером приобрести, то тетя Надя увидела мою велюровую коричневую шляпу с широкими полями и с черным пушистым пером из окон галереи во двор и встретила на последней площадке винтовой лестницы: «Какая ты красавица в шляпе! А какая шляпа! Я таких давно не встречала! Но кого, кого ты напоминаешь в этой шляпе? Кого, кого… Точь-в-точь на ком-то еще до революции, в детстве видела. В моем Тифлисе. Ой, вспомнила, вспомнила — катафальщика! Ну — вылитая катафальщик! Носи на здоровье, красавица наша!». Не до вкуса пожилой тете Наде. Но хоть тоскует по Тбилиси и занята, очень внимательная, нос у нее внимательный — все сечет. У нас весь коридор носатый, носовитый, — уже хвастаюсь я сразу четырьмя своими соседками, в том числе и мачехой Серафимой, тремя соседями, не считая многочисленных носовитых детей, — вот и я носовитая. Нос, сами видите, не с горбинкой грузинской, как у тети Нади, а на баклажан умеренного размера похож, но этого покамест никто не замечал, потому что — не синий и не лиловый, а в незаметных веснушках и может вполне за вытянутую картофелину сойти. Как вы думаете, сойдет?