И не только о нем... - страница 7

Отговаривался.

Ни в какой степени он не литератор, писательских талантов в себе никогда не обнаруживал. И то, что тронуло, а где-то даже потрясло, — на бумаге окажется блеклым, бледным, словом, несостоятельным.

Однако я настаивал, и он, помолчав, поднял руку:

— Послушайте! Профану от литературы пришла в голову одна простая мысль. Взять да пригласить стенографистку? И так вот, с маху, начать, да все по порядку, диктовать, раз уж вы так упрямо полагаете, что это на самом деле может пригодиться людям?

На том и остановились.

Успел надиктовать, в урывках между лекциями, около ста тридцати больших страниц машинописного текста, когда работу прервал арест.

Увы, вернуться к ней уже не случилось.

И многое из рассказанного нам оказалось непродиктованным.

Сыновья Бориса Ильича предоставили мне сильно пожелтевшие страницы сорокалетней давности, к ним я присовокупил сохранившиеся у меня записи его рассказов, документы, его книгу о Мавзолее с дарственной надписью, воспоминания, статьи…

Минуло сто лет со дня его рождения.

И есть ли моральное право оставить все, что известно о его Времени, о нем, и не только, не только о нем, в тени Истории?

За огромным резным письменным столом его кабинета, приготовив острые карандаши, сидела в ожидании стенографистка.

В задумчивости он ходил взад-вперед. Остановился перед висевшим в простенке между двумя окнами большим фотопортретом с посвящением:

«Борису Ильичу Збарскому в память о тяжелых временах для СССР. Ф. Дзержинский. 1926 год».

Стенографистка терпеливо ждала.

— С чего же мы начнем? — неожиданно спросил. Растерянно на него взглянула. — Дело все в том, — продолжал он, улыбаясь, — что я очень люблю читать мемуары, зачитываюсь ими допоздна, кстати, вы не обратили внимания, что мемуаристы, во всяком случае некоторые из них, уверяют, притом настойчиво, что у них сохранились воспоминания с двух-трех лет, иные даже убежденно доказывают, что их память начинается и с одного года… — Тут он, прервав, удивленно спросил: — А зачем вы все это пишете? Это я ВАМ говорю.

— Я думала, — смутившись, сказала стенографистка, — это начало.

— Погодите, погодите. Как начало? А впрочем… Пусть это и будет начало. Стало быть, записали — про памятливых мемуаристов? Пошли дальше. «Нет, я не принадлежу к таким счастливцам и знаю все лишь со слов матери, в частности, что родился хилым ребенком, выносили меня в сад и сажали там на кучу песка. По рассказу же матери, я и не говорил, представьте, до трех лет. И настолько плохо реагировал на окружающий мир, что близкие не были уверены в моем зрении. Да, стыдно признаться, но я производил впечатление полуидиота».

— И это писать? — поморщившись, переспросила стенографистка.

— Несомненно, — подтвердил он и улыбнулся. — Тем более что наш домашний врач, отчим вашего отца — драматурга Александра Петровича Штейна, — успокаивал мать тем, что она имеет еще двух детей, по-видимому считая, что я долго не проживу. Не могу сказать, что это было утешением для моей матери. Но врачи есть врачи, и отчим драматурга, признаюсь честно, не составил исключения. Нет, это не пишите, это уже я говорю вам. Зачеркнули. И хватит — о раннем детстве. Пошли дальше? «Так как наверняка я не доживу до своего столетия, можно начать с года моего рождения. Итак… город Каменец-Подольск, в котором я родился в 1885 году, в те далекие времена находился совсем близко от границы Австро-Венгерской империи. Речка Збруч, пограничная, была всего лишь в 15—20 километрах, впрочем, верстах…» Написали — «верстах»? Тогда счет еще не шел на километры… Можно дальше? «Сам Каменец-Подольск привольно и живописно раскинулся на огромном холме, вокруг которого столь же живописно, красивой петлей извивалась другая речка — Смотрич. Белые домики центральной части города спускаются по крутому берегу к самой-самой речке. Южный мост, так называемый Турецкий, соединяет город с его предместьем — Подзамчей. Мост этот, сложенный из камней еще турками, владевшими тогда Каменец-Подольском, соединял город со старинной турецкой крепостью, ее остатки сохранились по сей день.

Железной дороги не было и в помине. По шоссе, выложенному булыжником, громыхают фаэтоны, запряженные четверками резвых лошадей, тарахтят почтовые брички, в них, яростно размахивая кнутами, гонят лихие ямщики в четырехугольных шапках со сверкающими на солнце медными бляхами. Чиновники вальяжно едут на перекладных.