И сердце пополам - страница 12
О том, что он сам пытался её обаять — правда, вовсе не для этой их «годной затеи» — Глеб умолчал. Во-первых, стыдно было. А, во-вторых, не получилось же, о чём тут говорить.
— Кстати, о детях, — вспомнил вдруг Тёма Тошин. — У Фурцевой дочка есть.
— Серьёзно? А мужа нет?
— Говорят, что нет. Но раз есть дочка, может, был…
— Да сплыл…
— Она его сожрала, как самка богомола.
— А ты видел эту дочку? Откуда вообще знаешь?
— Она к нам как-то в аудиторию заходила, в смысле, к ней, ключ брала. Девки потом спрашивали у Фурцевой: это ваша доча, а сколько лет, а где учится… девки любопытные же.
— А сколько ей лет?
— А учится где? У нас, что ли?
— Девятнадцать вроде, если правильно помню. А учится, прикиньте, в художественном училище.
— В училище? — в голос удивились пацаны. — Дочка Фурцевой? Да её же могли взять в универ на любой факультет. Она могла бы балду пинать, ей бы за так всё ставили.
— А как она из себя? Ничего?
— Да какой-то там ничего, — скривился Тёма. — Хотя я её особо не разглядывал. Она заскочила на секунду. В каком-то уродском балахоне. В очках. На мать похоже вроде.
— Ясно. Красотка, короче, — усмехнулся Иванов. — Ну, так-то да, крокодилы принцесс не рожают. Но есть и плюс — страшненькую легче склеить.
— А нафиг она тебе нужна, страшненькая? — не понял Глеб.
— Не мне — тебе. Замути с дочкой, подошли к мамке, она выпросит для тебя то, что нужно.
— Не, я не люблю страшненьких, — мотнул головой Глеб.
Его, наконец, начало отпускать напряжение, и алкоголь приятно туманил мозг. Теперь слова пацанов уже не казались ему диким абсурдом.
— Тебе, Глебыч, никто и не предлагает её любить. Замути, поезди по ушам, а потом пошлёшь её.
— Вот это реальный вариант, Глеб, — поддержал Тёма Тошин. — С Фурцевой было бы, конечно, чересчур, а вот с дочкой её — вообще нормальный выход.
— Да не факт, — подал голос Кирилл. — Если бы я свою мать попросил какую-нибудь тёлочку взять на работу, она бы хрен её взяла.
— Причём тут твоя мать? — перебил его Тошин. — Ты, Кирюха, не лезь, если не знаешь. Это у вас с матерью грызня, а у этих всё нормально. Оно видно было. Фурцева так с ней разговаривала… тю-тю-тю, будь осторожна, доча, покушай…
— Попробовать стоит, — изрёк Иванов. — А там посмотришь. Если дело тухлое — пошлёшь её сразу. А если мамка дочу балует — так вперёд и с песней.
= 9
Перебрали они вчера прилично. Наутро Глеб едва смог подняться с постели, своей, к счастью, а то ведь всякое бывало, в разные места и кровати его заносило в хмельном угаре. Прошлёпал босиком к столу, попил прямо из чайника и снова рухнул. Хорошо ещё на смену сегодня не надо, он бы не выдюжил носиться по городу в таком состоянии.
Трудился Глеб курьером в ресторане доставки. Развозил пиццу. Работу свою не любил за суету, но не у родителей же клянчить — те и без того еле сводили концы с концами.
В универ тоже не пошёл. Всё равно отчислят скоро, подумал тоскливо, так зачем идти мучиться?
Глеб хотел опять уснуть, но подумал об отчислении, и в груди тревожно заныло. Обрывочно вспомнил вчерашнюю болтовню и поморщился. Вот же бред! И ведь он практически согласился на авантюру с дочкой Фурцевой. От этого стало совсем тошно.
Немного полегчало только к вечеру, после контрастного душа и пары литров крепкого чая. Мила за ним ухаживала, как за раненым бойцом, даже на пары из-за него не пошла, глупенькая. Сидя рядом на краешке кровати, приговаривала:
— Ты так плохо выглядишь. Скорую, может, вызвать?
— Не надо, — шёпотом отвечал Глеб, на большее жизненных сил не хватало.
На ней была трикотажная майка на тонких лямках, ничуть не скрывающая полную грудь. Когда Мила наклонялась к нему с озабоченным видом — зачем-то щупала лоб ладонью, потом губами, — её грудь нависала у него над лицом, почти касалась. От Милы пахло сдобой и ещё чем-то ненавязчиво приятным.
Глеб протянул руку, нырнул под тонкую ткань маечки, нащупал пышную тёплую мягкость. Мила сдавленно охнула, но не отстранилась и руку его не убрала. Тогда он задействовал и вторую: мял, оглаживал, стискивал, чувствуя, как быстро возвращаются к нему жизненные силы.