И снова о любви - страница 4

Я и не ожидала, что возможность представится так быстро. В день, когда мы с мамой приехали домой после барбекю, я заснула на доставшейся мне от Эвелин кровати с балдахином. Меня разбудили знакомые звуки: поворот папиного ключа во входной двери, мамины шаги в прихожей, поздний ужин и разговоры на кухне.

Однако в этот раз я не услышала обычных фраз вроде «счет за электричество», «водопроводчик», «этот зараза-сосед опять поставил машину так, что к дому не подберешься». Сегодня речь шла о телефонном звонке и деньгах, и мамин голос непонятно отчего звучал радостно.

— Дождемся утра, Нэнси, — произнес папа.

— Но ведь это замечательно, Том, — отозвалась мама.

Она вошла в мою комнату поделиться новостью, которая отнюдь не показалась мне замечательной:

— Умер дядюшка Эдди.

Я увидела стоящего в коридоре папу, маму у моей кровати и дядюшку — в своем воображении. Это был папин дядя, холостяк, который жил один в съемной квартире.

— О… — только и смогла ответить я.

Мы с папой частенько навещали дядюшку Эдди. Он обожал телевикторины и угощал меня шоколадными конфетами из большой коробки. У меня всегда сжималось сердце от жалости, когда я представляла, как он смотрит по телевизору шоу «Цена удачи».

— Ничего замечательного, мама. — У меня дрогнул голос.

Она откинула мои волосы и бросила взгляд на папу — так она смотрела на него всякий раз, когда у меня дрожал голос. Однажды я услышала, как мама сказала ему: «Подумай только: у таких крепких орешков, как мы, родился такой нежный цветок!»

Действительно, в отличие от меня они с папой были крепкими орешками, но не по своей воле. В маминой семье любили выпить, ни один из ее четырех братьев ни разу не приходил к нам в гости. Отца воспитала овдовевшая мать — моя бабушка, — которая не разгибая спины работала в благотворительной больнице, чтобы платить за крохотную квартирку. А за тридцать лет службы в полицейском управлении Нью-Йорка мой папа насмотрелся ужасов.

«Дети в наши дни такие избалованные», — твердили отец с матерью. В их глазах любой, кто ел три раза в день и имел двоих работающих родителей, был избалованным.

— Знаю, Ариадна, — сказала мама. Она упорно называла меня полным именем. — Но он сделал для нас доброе дело. Оставил нам все свои сбережения — сто тысяч долларов. Теперь ты можешь выбрать любой колледж, который тебе по душе, а осенью мы переведем тебя в Холлистер.

Итак, я могла выбирать любой колледж, а осенью меня ждал Холлистер.

Я не знала, как сказать маме, что не хочу переводиться. Куда мне до таких девиц, как Саммер, которые получали отличные отметки, не открывая учебника, и не выходили из дому, если туфли не гармонировали с сумочкой. Пусть в моей школе — не такой престижной — меня в упор не замечали одноклассники, зато она была неподалеку. И по крайней мере меня любили учителя. Поэтому я втайне понадеялась, что родители забудут о Холлистере.

Спустя некоторое время они затихли у себя внизу, а ко мне сон все никак не шел. Я уселась у окна, смотрела на звезды в безоблачном летнем небе и старалась думать о дядюшке Эдди, о его сбережениях и о том, что ему некому было их оставить, кроме нас.

На похороны собралось больше народу, чем я ожидала. Кроме нас с родителями, Патрика, Эвелин и Кирана, были несколько дядюшкиных соседей и приятная пожилая женщина, которая шепнула отцу, что они с дядюшкой Эдди крепко дружили.

Саммер тоже пришла с матерью — вечно усталой, с копной всклокоченных каштановых волос. Хозяйка и управляющая предприятием выездного обслуживания «Банкеты от Тины», она сама готовила еду, загружала ее в белый фургон и развозила по всем пяти районам города. И всегда выглядела изможденной. Иногда мы с Саммер помогали со стряпней и ездили на приемы, где на кухне раскладывали фаршированные грибы по изысканным серебряным подносам.

Одетая в стильный, приличествующий случаю наряд, Саммер сидела рядом со мной. Я бросила взгляд на свое платье, в спешке выбранное на стойке с уцененной одеждой, мешковатое и мрачное. Когда я его покупала, мне было не до стиля. Я думала о дядюшке Эдди, о его одинокой могиле — ни жены, ни детей, ни единой близкой души рядом. Мне очень хотелось проявить сочувствие, и я написала записку о том, что значат для меня его сто тысяч долларов. Теперь я смогу поступить в колледж при Школе дизайна Парсонс на Манхэттене, о котором мечтала с двенадцати лет.