И так же падал снег - страница 20
Я ходил на рыбалку один, и мне никогда не было скучно. Я не чувствовал одиночества, потому что кругом была жизнь: летали птицы, прыгали лягушки, бежала, извиваясь меж камней, совсем живая вода, и лес, как древний дед, смотрел на меня с горки, из-под ладоней листвы.
Непрестанный шум падающей и кипящей в камнях воды заглушал голоса лесных и луговых обитателей, я только видел, как снуют водяные крысы, проползают ужи, перелетают с ветки на ветку трясогузки — желтогрудые и серые. Я чувствовал, что на меня постоянно смотрят чьи-то глаза, оборачивался и видел то любознательную ондатру, то лягушку, то удода, похожего на маленького петушка с резным гребешком. Успокаивался и следил за поплавком, который подхватывала и кружила между валунов быстробегущая вода.
Как только поплавок нырял, я делал подсечку — крючок врезался в губу угольца, я поднимал удочку — и рыбка, сверкнув черной змейкой на солнце, падала к моим ногам.
А в последний раз так здорово клевало, что я не заметил, как закатилось солнце, и стал сматывать удочку, когда уже поплыл по лугам вечерний туман. Кто-то проехал мимо леса на телеге и кричал:
— О-ша! О-ша!
Я притаился в кустах и сидел до тех пор, пока не заглох стук колес на лесной дороге.
Ребята сказывали, что вечером здесь бродит леший и кричит: «Ох-хо-хо! Ох-хо-хо!» Будто филин, но не он — и тут надо различать.
Я был рад, что опасность миновала, и сломя голову побежал домой.
В первый раз за все время, пока я жил у тети Маруси, мне была накачка.
Дядя Гриша говорил:
— Негоже так, корешок. Ладно б еще не слыхал, а то — не откликнулся. Это уж — никуда-а! Мы кричали: «Гоша!» А ты, значит, спрятался, испугался…
— Я хотела тебя валенком, — вступила тетя Маруся, — да уж отошла, как увидела, что явился живой-невредимый… А то что б я матери-то твоей стала говорить? Завтра они приезжают, а тебя нет. Вот горе-то мое, батюшки!..
— Так уж вышло, — говорю, — извините. Замешкался я, зарыбачился.
— То-то и оно, что зарыбачился, а об нас забыл. Об родителях своих забыл…
— Ладно, — сказал дядя Гриша, — давайте ужинать да спать. Нынче пусть он в избе спит, постели ты ему, Маруся, в передней, на коврике… Неча валяться на сеновале…
7
А они приехали ночью. Сквозь сон я слышал знакомые голоса людей, скрип половиц в избе, потом в передней зажгли семилинейную лампу — и я проснулся.
— Батюшки! — всплеснула руками мать. — Да разве это — он? Совсем деревенский мальчишка!..
— А-а! — сказал я, поднимаясь с подстилки. — Приехали, наконец! А то, говорят, война началась. У вас там ничего не слыхать?..
— Какая война? — засмеялся отец. — Никакой войны, сынок, нет.
— Ну, тогда ладно, — говорю и вешаюсь к ним на шею…
— Ты, Маруся, постели нам всем на сеновале, — просит мать. — Уж больно там хорошо.
— Погодите, погодите! — кричу я. — Дайте-ка я на вас как следует погляжу! — Веду их обоих за руки, поближе к лампе: — Красивые вы какие! А глаза! У одного — как у филина, у другой — как у совы…
— Батюшки ты мои! — схватилась за живот тетя Маруся. — Сказанул!..
Всем стало почему-то очень весело. Родители хохотали до слез, дядя Гриша, повиснув на клюшках, тоже вздрагивал плечами, а я ничего не понимал: филин казался мне всегда очень красивой и представительной птицей, у совы также большие, с темными обводами, круглые глаза, в которых светились огоньки.
— Ладно, — сказал я, немного обидевшись, — сами увидите и тогда поймете…
Мы лежали на душистом сене, покрывшись байковыми одеялами, и я рассказывал, как провел лето у тети Маруси.
— Ну, а что ты ел? — спросила меня мать.
— Да все! — сказал я.
— И сало? И щи? И молоко пил?
— И простоквашу, — добавил я. — и творог, и угольцов…
— Каких угольцов?
— Вот пойдем на рыбалку, я вас научу, как их ловить и поджаривать на палочке… Я даже лягушку пробовал!
— Лягушку?! — ужаснулась мать.
— Ну да, — сказал я. — У нее на лапках мясо белое, с такими же, как у рыбы, трещинками…
— Вот и оставь тебя одного! — сказала мать.
— Мы еще ужей ловили…
— Могли наскочить на змею!
— Не-ет, — сказал я. — Змея — вся черная — от башки до хвоста. А уж — он безвредный, с венчиком на голове…