И так же падал снег - страница 62

Вместо лейтенанта Ветчинкина вышел старшина. Наумов, и дед его спросил, что ему делать с отарой овец помещика Даута, у которого он служил в батраках. Старшина, сдвинув фуражку на лоб, почесал в затылке: на такой вопрос он ответить не мог, но надо было выходить из положения, и он, приняв важный вид, спросил, кто такой Даут и где он сейчас.

— Помещик Даут вместе с семьей убежал на ту сторону, — сказал дед. — Он очень плохой человек и способен на все.

— Это мы засечем, — с достоинством ответил старшина.

— Я остался здесь, — продолжал старик. — Я не погнал отару за Прут. И еще — пчельник…

— Хорошо, — перебил деда старшина Наумов. — Я доложу начальнику заставы, и все будет в ажуре. — Он оглядел старика с ног до головы, приказал Сопину накормить деда и ушел в дежурку, где у него были свои дела.

Пограничники успокоили старика: найдется хозяин! И просили его рассказать, как он жил тут у помещика. Хлопцам казалось, что это было давным-давно, и интересно услышать про старинную жизнь. А он говорил, что все это было вчера, что здесь стояли конюшни помещика, а у берега был причал, подходили баркасы, принимающие на борт хлеб. У моста торчала полосатая будка.

Дед говорил складными, какими-то книжными словами, и все удивлялись, откуда он так хорошо знает русский язык.

— Люди моего возраста, — сказал Думитру, — хорошо говорят по-русски. Бессарабия испокон веков принадлежала России. Только после гражданской войны румынские бояре прибрали к рукам это придунайское ожерелье. Прошло двадцать лет, и вы снова освободили бессарабов от боярского гнета. А ведь еще Румянцев присоединил ее к России.

— Какой Румянцев? — спросил тогда заставский кавалерист Спирин, присаживаясь на бревнышко возле деда.

— Суворова знаешь?

— Еще бы не знать! — обиделся Спирин.

— Вот, знает Суворова, — покачал головой Думитру, — а не знает Румянцева. А ведь Александр Васильевич многому научился у фельдмаршала Румянцева, и главное — побеждать не числом, а уменьем… Кто из вас видел памятник над рекой Ларгой? Никто? Значит, не привелось. А это отсюда — рукой подать…

Так вот, стоит там, на холме, гранитная колонна, а понизу написано: «Слава и достоинство воинства Российского не терпят, дабы сносить неприятеля, в виду стоящего, не наступая на него». Эти слова Петр Александрович Румянцев сказал на военном совете, у шатра, который был разбит на этом холме в июле 1770 года.

— Ну, дед! — воскликнул Никулин. — Ты — как ученый лектор.

— Не лектор я, — ответил Думитру, — а старый человек и кое-что повидал на своем веку. А еще я всю жизнь читал две книги: Библию и маленькую, в мизинец толщиной, — про фельдмаршала Румянцева. И все запомнил.

— Про Библию ты нам не говори, — опять вклинился в разговор Спирин. — Мы народ в этом деле подкованный, а вот кто такой Румянцев, которого ты тут проповедуешь и ставишь выше Суворова?..

— Не ставлю я его выше Суворова! — воскликнул дед. — Только знать вам о Румянцеве полагается по всем статьям.

— Это почему же?

— А потому, милый человек, что Румянцев установил вот эту границу, обозначил край, где ты сейчас несешь свою службу.

Повар Сопин увел деда в столовую, а хлопцы принялись кормить лохматых, очень забавных щенков остатками обеда, которые вынесли в ведре дневальные по кухне.

Когда старик вышел из столовой, он сразу заметил, как раздулись бока у его питомцев, и укоризненно сказал:

— Вы их набаловали мясом, и как они пойдут за мной в пустую хижину?

— Пусть остаются здесь, — сказал Никулин. — Вам они теперь ни к чему. Чужую отару пасти не будете, да и овец вернут помещику.

— Как вернут? — встрепенулся дед. — Я же здесь их нарочно оставил.

— Зачем нам помещичье добро? — сказал Никулин. — Только дело усложнять.

Дед Думитру нахмурился, снял с головы островерхую кушму, поклонился пограничникам и двинулся к воротам заставы. Щенки за ним не пошли. Они остались на заставе, почуяв сытую вольготную жизнь.

Возле стены — небольшое болотце, затянутое ряской. Зеленая дородная лягушка лежит на ней, как на мягкой перине, и глядит на меня выпуклыми немигающими глазами.

Но никакого болота здесь раньше не было и быть не могло — возле красного уголка! Это воронка от тяжелого снаряда, которым и смело наш красный уголок, где мы собирались не только на политзанятия и по случаю каких-нибудь торжеств, но чаще — отвести душу. Особенно в осеннюю или зимнюю пору, когда на воле холодно и неуютно.