«И вновь я возвращаюсь…» - страница 13

А Пржевальский с Пыльцевым шли, ничего толком об том не ведая… Впрочем, вряд ли бы удалось врасплох их застать: под рукой у Николая Михайловича всегда был скорострельный и дальнобойный штуцер, незадолго до отъезда из Петербурга заказанный у знаменитого лондонского оружейных дел мастера Ланкастера. Бешеные деньги пришлось отдать, да штуцер и стоил того.

Тридцатиградусными морозами путешественников встретила Гоби. Низкорослая, ломкая от холода трава редкими и чахлыми пучками росла вдоль дороги. На всем обозримом пространстве ни единого куста и ни единого дерева. Унылое, угнетающее однообразие… Лишь изредка на вершине холма прорисуется изящный силуэт легконогого дзерена — пустынной антилопы размером с косулю. Часто возле норы путники видят любопытных пищух — оготоно, близко подпускающих к себе человека, а потом мгновенно пыряющих в норы. Зверьки, состоящие в близком родстве с нашим зайцем, размером своим не больше крысы.

Пржевальский с Пыльцовым обыкновенно шли впереди каравана, и иногда, словно бы позабыв о дороге, Пржевальский часами, а то и с утра до вечера гонялся за пугливыми дзеренами. Не мог он, конечно, упустить такую возможность…

Шли дни, похожие один на другой, холодные ночи в насквозь промерзшем ящике сменяли друг друга. Однажды расстилающаяся перед путешественниками равнина, о которой они уж привыкли думать, что ей нет ни конца ни края, вдруг оборвалась, открыв обнажившиеся ущелья и пропасти. А дальше островерхим частоколом, подпирающим небо, выросли горы. Это был хребет, служащий естественной границей между холодным монгольским нагорьем и теплыми долинами китайской земли.

По гребню хребта неодолимым, казалось, препятствием тянулась Великая стена. Пирамиды, циклопические сооружения египетских фараонов, меркли перед этой стеной, насчитывающей пять тысяч километров и наверху которой свободно могли разъехаться две телеги.

Пржевальский глядел на нее, поражаясь труду, вложенному в ее сооружение, и наивности правителей, полагавших, что воздвигнутая стена защитит государство от набегов врагов. Разве может какая-либо стена удержать орды воинственных пришельцев, накатывавшихся, как волны прибоя…

Караван перевалил через хребет и вошел в город Калган. Здесь, несмотря на конец декабря, царила весна. Пять дней, проведенных в этом городе, позволили хорошо отдохнуть и дать роздых верблюдам, отогреться и выспаться в тепле, распрямив усталые ноги. Так надоел этот тряский холодный ящик…

Встретив в Калгане русских купцов, торгующих чаем, обрадовавшихся неожиданному появлению соотечественников, Пржевальский с Пыльцовым становятся желанными, дорогими гостями. И сами они с такой же искренней, теплой радостью слышат родную речь и вкушают плоды гостеприимства. Так уж устроены русские: на чужбине и вдали от дома мы отчего-то любим друг друга сильнее.

Районы, куда он собирался идти, были охвачены дунганским восстанием, и безопасности ради следовало основательно вооружиться. Кроме того, Пржевальский знал, что кормить в основном их будет охота. Поэтому он тщательно упаковывает десять новеньких ружей, пятнадцать револьверов, пять с половиной тысяч ружейных патронов, десять пудов дроби и пороху столько, чтобы при любых обстоятельствах не ощущалось нехватки.

Позже он убеждался не раз, что поступил в высшей степени предусмотрительно.

Когда со сборами было покончено, дело оставалось лишь за одним: за паспортом для путешествия. Задача получить его далеко не простая, поскольку богдоханское правительство с большим недоверием относилось к иностранцам вообще и, в частности, к этому странному русскому, который мало того что собирался идти в места, для европейцев совершенно неведомые, но еще и навстречу дунганам.

Уклончивые обещания, бесконечные проволочки — неизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, если бы не самое активное вмешательство и помощь русского посланника.

Наконец выхлопотан и паспорт. Можно трогаться в путь. В середине февраля небольшой караван покинул пределы столицы и направился на север, к озеру Далай-нор.

Что искал он там и на какие вопросы ждал ответа? Пржевальский хотел определить географические границы Монгольского нагорья, о которых имелись лишь смутные представления, и, главное, пробиться во внутренний Тибет. Поэтому он наметил для себя два пути: один — к Далай-нору и другой — вдоль южной границы нагорья, в срединный Тибет.