Иду к людям (Большая перемена) - страница 31

— Ну, Гришка! Ну, хохмач! — восторженно воскликнул Ляпишев, и мне пришлось усмирять развеселившийся класс.

— Нестор Петрович, не бойтесь! Он не напишет. Ганжа — баламут, но добрый, — сказала Нелли Леднёва.

— А я и не боюсь, — ответил я уязвлённо.

— И правильно делаете, — одобрил сивый ученик, будто похлопал по плечу.

Итак, первые уроки проходили в непрерывных борениях. Вещания «амазонки с транспортиром» сбывались: я прыгал между партами, сверкал глазами и порой выкрикивал что-то непонятное даже самому себе. Словом, сражался как средневековый янычар, окружённый неверными. Нервы мои, кажется, лопались наподобие балалаечных струн.

Мудрено было удержать себя в руках, если один из учеников в седьмом «В», по милости моего предшественника, никак не мог усвоить разницу между средневековым цехом и заводским.

— Пономаренко, — стонал я, еле ворочая челюстями, сведёнными судорогой, — может, вы растолкуете нам: какое назначение имели цехи в то время?

Пономаренко скалил ослепительные зубы:

— Так ведь смотря какой цех. Инструментальный, скажем, или литейный.

Он удивлялся, почему эта бестолочь — учитель — задаёт такие глупые вопросы.

У меня уже пересохло в горле, когда один ну совсем пожилой ученик вслух подумал:

— Да этот цех ихний, как наш профсоюз. Только назывался по-другому.

— Совершенно верно, цех защищал от произвола феодальных властей и собственность, и права владельца мастерской, — я живо ухватился за его мысль, в душе досадуя на себя. Как же я сам не додумался до этого, такой умный и сообразительный?

На четвёртой перемене ко мне снова подошла Светлана Афанасьевна. «Куда на этот раз она меня направит?» — подумал я с сарказмом.

— Нестор Петрович, говорят, вы удалили с урока Ганжу. Но ему только этого и было нужно, и он добился своего, с вашей, извините, помощью. Впрочем, я вас не осуждаю, вам ещё не приходилось сталкиваться с его фокусами. Да я сама, если честно, не знаю, что с ним делать, этим учеником. Для него школа словно театр. А сам он — актёр, — посетовала учительница и, как бы демонстрируя полную свою беспомощность перед несокрушимым легкомыслием Ганжи, безнадёжно опустила руки.

«Какая она отзывчивая, — подумал я растроганно, глядя на её опечаленное лицо. — У неё на шее собственный класс, а Светлана Афанасьевна печётся о моём ученике».

К концу вечера, а вернее уже к ночи, у меня с непривычки заболела гортань, шумело в голове, я еле волочил ноги.

— Ну и как вам наша школа? — спросила директриса после шестого урока, она заявилась в учительскую, а там на стуле сидел я, вытянув гудящие ноги. Коллеги разошлись по домам, я задержался, приводил себя в порядок и морально, и физически. — Сидите, сидите, отдыхайте, — сказала Екатерина Ивановна, так звали мою начальницу. — И как вам школа? Вы довольны? — повторила она, видно, ей было важно извлечь из меня любой ценой откровенный ответ.

Я всё же встал — она была дамой, и в её голосе пробивались нотки ревности. Она была готова защитить своё разнобойное, многоголовое детище от желторотого и непременно самонадеянного пришельца. Я решил пощадить её чувства.

— Я, знаете, в неописуемом восторге! Никогда ещё не испытывал подобного.

Она, кажется, облегчённо вздохнула — в школу пришёл ещё один её единомышленник, — и счастливо улыбнулась, подумав о чём-то своём, затем убеждённо изрекла:

— Так всегда бывает, когда мечтаешь о любимом деле и вот наконец дорываешься до него. То же самое творилось и со мной.

Положим, о таком «любимом деле» я не мечтал даже в страшном сне. Я грезил о другом, и вот оно-то не сбылось ни на каплю. О чём она ещё говорит? Ах, да! Только ей было тогда тридцать лет. У неё долго не было возможности учиться — вначале сидела с больной, обезноженной мамой, затем появился ребёнок. Нестор Петрович более удачлив — он пришёл в школу прямой, ровной дорогой. Оказывается, я счастливчик. Я-то!

— Нестор Петрович, — между тем изливалась Екатерина Ивановна, — может, оттого я и выбрала школу рабочей молодёжи, потому что их понимаю, наших учеников. Можно сказать, сама побывала в этой шкуре. Ну почти. Им невероятно трудно. Легко ли навёрстывать упущенное, и чаще всего не по своей вине? Они — люди с искривлённой судьбой, вот что вы должны помнить на каждом уроке. За спиной у многих незавидные детство, юность. Неустроенная семья, а кое-кто сирота. Да о чём разговор, им в отличие от иных своих удачливых сверстников не удалось закончить школу по-людски. Если вы проникнитесь этой мыслью, вам будет легче работать и с ними, и с нами.