Иду над океаном - страница 32

Незадолго до того, как ей нужно было ехать в клинику, вернулась Ольга. Дежурство ее кончилось давно, а она явилась только что.

— Ну разве можно так, Оленька? — мягко, с грустью сказала Мария Сергеевна. — Вот и отец улетел, а ты не простилась с ним.

Ольга в легком просвечивающем пляжном платье стояла перед ней, опустив голову.

— Откуда я могла знать, — тихо сказала она.

— Но ты могла бы приходить немного раньше, — все тем же тоном, только еще мягче, ответила Мария Сергеевна. — Тем более тебя ждали обедать…

Ольга, ничего не ответив, побрела наверх, волоча за собой сумку, с которой ходила на пляж.

Помедлив несколько мгновений после ее ухода, Мария Сергеевна стала собираться. «Девочка… — подумала она. — Откуда же она могла знать, что отец улетает! И кто на девятнадцатом году жизни ходит домой вовремя, когда под боком необыкновенная река и вокруг такое лето…»

Но горечь появилась и уже не уходила. «Будь Ольга немного повнимательней, — подумала она снова, — она бы пришла обедать и увидела бы отца… Ну конечно же. Все это значительно сложнее…»

Мария Сергеевна давно и больно чувствовала напряженность отношений мужа и старшей дочери. Еще ничто не предвещало грозы или беды. Ольга была умна и послушна. Она ничего, как показалось Марии Сергеевне, не позволяла себе такого, что могло быть не принятым в доме. И то, что она чем-то была похожа на нынешних восемнадцатилетних, ничуть не беспокоило ее. Она понимала: человек не может не зависеть от своего поколения, каким бы оно, это поколение, ни казалось старшим. И эта Ольгина независимость и ощущавшаяся во всем ее поведении тонкая строптивость скорее нравились ей, чем беспокоили.

Тревожило ее другое. То, что разделяло ее мужа и старшую дочь, имело совсем другие корни. Иногда Марии Сергеевне казалось, что она у истоков этого, казалось, что она вот-вот поймет, что же все-таки происходит между ними: по незаконченному движению руки мужа, когда он потянулся за спичками и нечаянно поглядел на Ольгу, по тому, как сидит Ольга в его присутствии за столом — чуть выше обычного приподняв голову, отчего становятся более заметными и ее худощавость, и вздернутый нос, и отчего особенно заметным казалось сходство матери и дочери. И все вместе это означало, что Ольга готова к сопротивлению. Никто не произнес ни одного слова с намеком, никто никого не задел, а борьба эта велась — молчаливая, безуспешная и такая, что всякий желающий помочь им разобраться оставался беспомощным.

Мысли эти и воспоминания разворошили душу Марии Сергеевны. Уже готовая к поездке в клинику, с прибранными в узел волосами, в кофточке и узкой черной юбке, с большим черным портфелем в руке, она, поколебавшись, вошла к Ольге. Дочь стояла возле окна, спиной к двери. И окно — стеклянная стена почти от пола до потолка — было открыто.

На улице было ослепительно солнечно. Прямо под окном и перед ним росли акации. Их листва так и горела от солнца, и Ольгина фигурка отчетливо была видна на фоне солнечного пламени.

Приближаясь к дочери, Мария Сергеевна вдруг остановилась, сердце ее сжалось мучительно больно, даже ноги ослабли: прислонясь щекой к косяку окна, Ольга плакала.

— Милая моя… Доченька… Олюшка… Что случилось?! Что случилось, доченька… — заговорила срывающимся голосом Мария Сергеевна, пытаясь повернуть дочку к себе, отнять от ее мокрого лица руки, пытаясь увидеть ее глаза. Но она смогла только повернуть Ольгу к себе. И, разрываясь от нежности, от жалости, от невозможности помочь, Мария Сергеевна, обняв Ольгу, чувствуя под руками ее узкую спину, заплакала сама.

Что это было? Мария Сергеевна так и не сумела ответить себе ни сейчас, ни потом, когда спустя много времени вспоминала эти свои слезы.

Первой опомнилась Ольга. Она перестала плакать, и только ее худенькое тело еще вздрагивало под руками Марии Сергеевны. Но она не отнимала рук от лица. Не отняла она их и тогда, когда и Мария Сергеевна перестала плакать и слегка отстранила дочь от себя. Они словно стеснялись друг друга. Не время было для Марии Сергеевны спрашивать Ольгу. Да и сил у нее на это не стало бы. И она с отчаянием думала, стискивая рот: «Доченька, доченька моя! Что же случилось?! Что же это, доченька!»