Иду над океаном - страница 57
Однажды, где-то на второй неделе, Сашка у ее дверей тихо позвал:
— Нель, а Нель…
— Что? — не сразу шепотом отозвалась она.
— Ритка приболела. Помоги девок собрать…
— Сейчас иду, — почему-то торопливо отозвалась она.
Нелька ясно представила себе, что и как делать. Она видела это множество раз.
Наспех заколов светлые короткие волосы, она хотела надеть сначала спортивный костюм. Но потом передумала, накинула халатик и вышла.
Сашка всегда умывался на улице, и ему вообще, наверно, было не под силу изменить свой порядок — все бы рухнуло.
Он нагнулся, подставил крепкую смуглую спину под струю воды, Нелька поливала ему из ведра. Шея его была черной от солнца. Она поливала ему на ложбину между неожиданно мощных лопаток. Вода текла на шею, на стриженый затылок, за пояс брюк. Он кряхтел, густо мылил голову, шею, плечи, крепко тер бобрик волос на макушке, под конец он подставил ладони. И Нелька налила ему полную пригоршню светлой, утоляющей жажду воды.
Все это происходило молча. Молча Нелька подала ему полотенце, точь-в-точь как делала Ритка. И сама не замечала, что и смотрит она на него с волнением. Все было так, как у Ритки. Только Сашка не глянул на нее. И, когда возвращались в дом, он не первый, как всегда, поднялся на крыльцо, а уступил дорогу Нельке.
Нелька не понимала, что происходит с ней. Она взяла из постели Лариску, умыла ее. Та спрашивала, тараща сонные глазки:
— Ты чего это? А мамка?..
— Не шуми, мамка спит, работала много, поздно легла. Вот и спит.
— Не так. Ох, ты не умеешь… Ну вот, и завязала не так. Папка, завяжи, как мама…
— Ларка… Человек тебе помогает, а ты… — сказал Сашка из-за печки, где одевался.
— И ничего не я, ничего не я, — сразу тише сказала Лариска.
От нее пахло чем-то щемяще милым, знакомым. «Видимо, все дети пахнут одинаково», — подумала Нелька.
Поднялась Галка, заспанная, еще не пришедшая в себя. «Растет, — подумала Нелька, — ночь тяжелая у нее».
Через открытые двери Рита ревниво наблюдала за ней с кровати. Подавая на стол, Нелька перехватила ее взгляд и смутилась.
Ей показалось: Рита видит такое, чего она и сама еще не сознавала.
— Ты чего? — спросил Сашка, поднимая глаза над тарелкой, когда она осторожно опустилась на табуретку напротив него.
— Ничего…
Некоторое время он испытующе глядел на нее, потом его губы чуть тронула усмешка. Он поел, отодвинул посуду, выпил холодный, но крепкий чай, потом закурил, затянулся дважды и сказал:
— Пошел. Пора. Бывайте.
Он шагал, не оглядываясь, через двор, как всегда.
Потом он пошел по серой — солнце еще не взошло — дороге, и справа от него была темная, словно червленая, зелень неподвижных садов, а кое-где впереди него тоже уже шагали мужики в спецовках, майках и обязательно в тяжелых кирзовых сапогах. Он шел, помахивая правой рукой, и Нелька почувствовала, как хорошо, как добротно шагается ему по этой дороге.
Рита поднялась вскоре после ухода мужа. Бессонная ночь словно и следа не оставила на ее широком лице, удивительно холеном для сельской жительницы. Рита яростно взялась за дело. Сегодня в ней не было обычного добродушия и успокоенности. Она гордо несла широкие смоляные брови.
Она стирала прямо посередине хаты. На две положенные боком табуретки она поставила ванну. Принялась таскать из бочки воду ведрами. Нелька подхватилась помочь.
— Делай свое, — мягко, но настойчиво сказала Рита, пряча полыхающие глаза. — Вот полоскать на речку пойдем.
Нелька почувствовала себя неловко — за все это утро, за свои мысли и ощущения, словно ее уличили в запретном.
— Хорошо, — сказала она, — я буду работать.
— Это рисовать, что ли? — не сразу спросила Рита.
— Да.
Рита уже накладывала в ванну белье.
— Вы стираете в холодной воде?
— Я и в холодной выстираю — будь здоров. — В голосе Риты явно слышался вызов. Во всяком случае, в нем Нельке слышалась какая-то неизвестная ей до того сила.
— Но ведь это же трудно?
— Кому нибудь и трудно…
Рита помолчала, потом словно что-то приотпустило у нее в душе, и она сказала:
— Я думать буду… — И еще через целую минуту добавила: — Я иногда специально стираю, чтоб подумать…
Нелька готовила альбом, карандаши. И когда наконец была готова, когда внутренне собралась, села у окна. Риту она видела в три четверти. Та только полыхнула на нее глазами и ничего не сказала. Мыльная пена, казалось, кипела в ванне. От австрийки у Риты, пожалуй, осталась лишь посадка корпуса, чуть кряжистее, чем нужно, да то, что на шее, на которую упали коричневые завитки, не было желобка. А все остальное так и отдавало Днепром. И брови — широкие, смоляные, крыльями уходящие к самым вискам, и глаза с приподнятыми внешними уголками, и губы, чуть скорбные и чуть привядшие, плотно сомкнутые, и даже тень от темного пушка над верхней губой, — все было украинское. А особенно нос — небольшой, но тонко вырезанный, с крохотной горбинкой и ровными ноздрями.