Immoralist. Кризис полудня - страница 23

Отец приезжает обедать домой, он не ест ничего, что не приготовлено им самим или тещей — кошрут, знаете ли. Увидев из окна его машину, бабушка пожилой антилопой скачет по кухне, сервируя стол. Пока отец не пообедает, к кухне не подпускается никто. Также свято охраняется его послеобеденный получасовой сон.

Отец оплачивает тещиных врачей и, обнаружив, что ее тапочки или халат износились, утрамбовывает бабушку в машину, везет по магазинам.

Бабушка, узнав из телевизора, что ее пенсии в 100 евро явно не хватит на комфортную старость, перестала называть папу сычом. По крайней мере, вслух. И переключилась на дочь.

— У тебя слишком короткая юбка!

— Дай мне хоть перед климаксом показать ноги народу!

Перманентная грызня прекращается моментально, как только оказывается задет кто-нибудь из членов семьи. Это я усвоил еще со школьных лет.

Тут надо сказать, что образование я получил хорошее: кроме трех спецшкол, меня по малолетству также запихивали во все кружки подряд.

Бальные танцы научили меня не стесняться собственного тела и пить водку. Ну, еще танцевать. Оттуда меня выгнали за перерост и блядство — в тринадцать лет я дорос до метра восьмидесяти, и было понятно, что это еще не все. На гастролях же мой член случайно нашли во рту у солистки, что послужило поводом для изгнания развратника. Вольная борьба дала некоторые навыки самообороны и незабываемые эротические переживания (да, я люблю быть сверху, и снизу тоже люблю). В шахматном кружке сказали, что я логический инвалид и варвар (заставил противника съесть ферзя в буквальном смысле этого слова). В кружке юного журналиста научился различать газеты по шрифтам и узнал, что руководитель кружка мастурбирует в туалете Дворца Пионеров.

Но музыкальная школа просто так не сдавалась. Странно, но понимая, как тяжела доля рядового выпускника музучилища, родители упорно мучили потомство сольфеджио и «специальностью». Музыкальные успехи детей были поводом для гордости и хвастовства:

— Ах, я вчера слышу из темной комнаты музыку. Думала, это радио, а оказывается, это Женечка играет в темноте!

— И что он играл, милая? Сигнал точного времени?

Мне не нравится то, что меня заставляют тут делать. Мне вообще тут не нравится. Мама решила, что у меня руки пианиста, и за семь рублей меня продали в музыкальную школу. На самом деле длинная, узкая кисть предполагала карьеру скрипача, на худой конец — гинеколога, но еврейский папа решил, что скрипка в сочетании с половиной еврейских кровей слишком отдает Шолом-Алейхемом.

Взрослые, гляньте,

Взрослые, гляньте,

Как мы рисуем на сером асфальте!

Домик рисуем, и маму рисуем,

Каждым рисунком за мир голосуем!

Пока остальной хор голосует, я угрюмо молчу. Во-первых, мне скучно. Во-вторых, если я запою, будет только хуже — самая низкая партия в детском хоре — альт, а у меня баритон.

Голос сломался рано, и на концертах меня ставили в первый ряд со словами: «ты мальчик красивый, стой тут, только не пой, а просто рот открывай». Рот открывать мне лень, и я просто рассматриваю зал, а когда машущая руками жаба Нина отворачивается, ковыряюсь в носу и корчу залу рожи. Аккомпаниатор Людмила Петровна клацает по клавиатуре длинными красными ногтями, и с неизъяснимым отвращением посматривает на жабу Нину. У них классово-гендерные разборки: сорокатрехлетняя подтянутая, сухопароэлегантная Людмила ненавидит патриотическую песню и пионеров, замужем за двадцатилетним танцором и зарабатывает большие деньги, разводя элитных борзых в своем загородном доме. Жаба Нина, руководитель школы и хормейстер, презирает мировую буржуазию и замужем за пожилым педофилом, руководителем кружка «Юный моряк». На хоровых спевках дамы грызутся в открытую:

— Константин! — визжит жаба Нина. — Если ты солист, это еще не значит, что ты должен подкрашивать глаза! Я сообщу твоим родителям, пусть обратятся к специалисту!

— К вашему мужу, дорогая? — Людмила сочится сладким ядом. — Он у вас большоооой специалист!

И так — на каждом занятии.

Вообще-то, я уже прогуливал спевки, отказывался носить галстук, прилагавшийся к красной хоровой робе, потому что из пионеров меня к тому времени выгнали, был выкрашен в блондина и ругался матом. Не помогло: меня так и не отчисляли (ученик — это не только легкоусвояемый мозг, но еще и семь рублей денег), а вместо галстука выдали жабо страхолюдного вида.