Immoralist. Кризис полудня - страница 8

Я молча прохожу мимо, не снимая пальто, сажусь на кровать, смотрю. Жду.

— Я буду здесь жить.

— Живи.

Еврейский мальчик из Ташкента не был. Вернее, был не: некрасивым, необаятельным, неумным. Растущие в несколько рядов зубы, высокий, писклявый голос, узкие плечи, широкая, плоская задница. Манерно оттопыренный мизинец, длинная коричневая сигарета во рту.

Из особых примет также имелись: католическое вероисповедание, знание польского языка и постоянное вязание крючком. От зрелища вяжущего мужчины меня будет трясти всю жизнь. Потом.

По моему глубокому убеждению, подзадержавшаяся девственность — признак того, что в этой голове тараканов хорошо кормят. Мой новый сосед в свои двадцать четыре был дремуче, агрессивно девственен. С обеих сторон. О сексе с женщинами вопрос даже не ставился, а секс с мужчинами, как и дрочку, запрещала римско-католическая церковь.

— Ладно, баб ты считаешь грязными, в очко не долбишься. Но дрочить-то хоть — дрочишь?

— Очень редко. А потом исповедоваться иду.

Поэтому радость и утешение Марк находил в чтении катехизиса по-польски, и вывязывании целомудренных, как платье Амаранты, кофточек. Употреблялись кофточки его тремя подружками, которым я мысленно дал прозвища Жопа, Моль и Пахмутова.

Я с малолетства привык, что все психопаты в радиусе километра выстраиваются «свиньей», и радостно бегут за мной. Но вид страшного, как моя жизнь, еврейского юноши в узбекском халате, вяжущего крючком и бормочущего по-польски «Agnus Dei», пугал меня до икоты.

Еще больше напугало меня признание в любви, сопровождающееся битьем посуды, расцарапками кожи на запястьях и глотанием снотворного. К тому времени я убедился в том, что парень не жилец. Я чувствую таких людей. Они как будто двухмерные, как бы не до конца прорисованные здесь и сейчас. И пахнут они по-другому.

В тот вечер я совершил ошибку, которую делали до меня и будут делать после: трахнул из жалости. Через полчаса осчастливленный Марк храпел на заляпанных свежими и уже побуревшими пятнами крови простынях — вены он резал не первый раз. На следующий день начался кошмар.

Влюбленная нежить принялась осложнять мне жизнь: пить, колоться по вечерам реланиумом, и просыпаться сиднокарбом. В мою будущую жену он запустил пепельницей, и в ответ был связан простынями — она работала медсестрой в дурке, и пепельницей ее было не испугать. Если ночью я отказывал ему в товарищеском сексе, то утро начиналось с того, что перед моим носом разбивалась тарелка с яичницей.

Примерно раз в два дня Марк пытался утопиться в ванне, предварительно распилив себе вены. Акт утопления сопровождался записочкой о том, что помер он от греховной, и к тому же неразделенной страсти. Я вздыхал, снимал дверь ванной с петель, вынимал из ванны склизкое бесчувственное мясо, сваливал его кучей в углу и уезжал пить в ночь. Записочки коллекционировал, что-то мне подсказывало, что они еще пригодятся.

Поняв, что кроме пьяного мата от меня ничего не добиться, Марк сменил тактику и закатил мне феерическую истерику на общежитской кухне, доставив много радости соседям.

Я втолкнул окончательно потерявшего мозг соседа в комнату, и совершенно спокойно сказал: Ты. Мне. Противен.

Он впервые не стал выть и кататься по полу. Отвернувшись к окну, я ждал, когда за ним захлопнется дверь, зная, что она — захлопнется. Больше я его не видел. Записочки пригодились для вручения в подарок уголовному розыску: разбудившие меня следующим утром Жопа и Моль сообщили, что Марк бросился под грузовик. Родных у него не было, и хоронили его вскладчину.

Я никак не могу вспомнить его лицо. Я не вспомнил бы и его самого, и ту зиму 94-го, если бы не найденная при разборе старого хлама подаренная им тюбетейка.

- Закончена регистрация на рейс Санкт-Петербург-КалининграД. Просим пассажиров пройти на посадку в сектор С.

Сколько себя помню, я всегда — уезжал. Подходя к вокзалу, чувствовал запах вагонного кокса, и организм выбрасывал в кровь радостное предчувствие отъезда. Окончание каждого жизненного периода логично оформлялось сменой города. Закончилось детство — и Кишинев сменился Калининградом, юность на моих контурных картах отмечена Питером. Входя с Невского в станцию метро «Маяковская» юношей, вышел уже из московской одноименной станции молодым мужчиной.