Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика - страница 21

Обстоятельный анализ причин отказа Августа от решения парфянской проблемы военным путем содержится в исследовании Шервин-Уайта[151] доводы которого трудно оспаривать, в особенности главный: «Основной причиной отказа Августа было нежелание подвергнуться возможности военного поражения, которое могло вызвать крушение его режима».[152] И действительно, риск такого поражения был налицо — существовавшие структура и тактика римской армии уже продемонстрировали свою неэффективность против парфянской панцирной кавалерии и конных лучников и, как заметил Э. Габба, требовали коренной реорганизации, чтобы были шансы на успех войны на Востоке.[153] Однако, как отмечал еще Эд. Мейер, такая реорганизация потребовала бы отказа Августа от коренных принципов его внутренней политики и полного напряжения всех сил Рима, на что первый принцепс пойти не мог.[154] Кроме того, даже в случае полной удачи восточный поход, как показал пример Александра, требовал углубиться в просторы Азии на много лет, что для Августа, в отличие от македонского завоевателя, было совершенно неприемлемо. Доверить столь масштабное предприятие другому лицу император не мог по политическим соображениям — справедливо указал М. А. Леви, что «для Октавиана восточная проблема имела достаточно заметный персональный аспект».[155] Иными словами, парфянский поход являлся неотъемлемой частью политического наследия Цезаря, монопольное право на которую имел только император, не говоря уже о том, что победитель Востока значительно укрепил бы свой авторитет политического лидера. Предоставить командование человеку, которому Август доверял бы абсолютно (если таковой вообще существовал), было невозможно: пасынки императора Тиберий и тем более Друз были еще слишком молоды и неопытны, Агриппа же, второй человек в государстве, зять (после смерти Марцелла), соправитель и предполагаемый преемник Августа, был правой рукой принцепса[156] и не имел возможности оставить государственные дела для похода на Восток.

Заключая оценку соглашения 20 г. до н. э., следует учесть и наличие у Рима и Парфии общих экономических интересов, которые неизбежно пострадали бы в случае войны.[157] Но все же едва ли стоит соглашаться с Г. Берве, подчеркнувшим, что здесь «с очевидностью проявился невоинственный дух нового правительства»[158] — если судить о воинственности или миролюбии созданного Августом политического режима, то характер отношений с Парфией едва ли может служить в этом главным критерием.

Урегулирование римско-парфянских отношений 20 г. до н. э. позволило Риму сконцентрировать основное внимание на других стратегических направлениях. Однако при всех стараниях Августа убедить римлян в том, что Парфия подчинена римскому влиянию, и поставить мирное соглашение даже выше военной победы,[159] идея кровавого реванша (Ж.-М. Андре метко назвал ее l'оbsеssiоn parthe)[160] продолжала жить в римском общественном мнении. Надежды на победу над Востоком стали возлагаться на тогда еще малолетних Гая и Луция Цезарей:

Казалось, этот час настал на исходе I в. до н. э. Дело в том, что гарантом стабильности римской восточной границы были, во-первых, внушительных размеров вооруженные силы, развернутые близ парфянских рубежей,[161] и, во-вторых, римское влияние в «буферных» царствах — обломках великого эллинистического мира. Среди них особую важность имела Армения — даже если не принимать во внимание экономическую роль этой страны, через которую пролегал путь в Иберию, Колхиду и Северное Причерноморье, римское присутствие в Ней создавало постоянную угрозу вторжения с севера в Месопотамию и в какой-то степени гарантировало от повторения событий 40–38 гг. до н. э., когда римлянам пришлось отражать парфянское наступление. Поэтому угроза римским интересам в Армении должна была встретить весьма однозначную реакцию. И когда в этой стране, внутриполитическая обстановка в которой была крайне нестабильной, к власти пришла антиримская группировка, поддержанная парфянами,