Императорский покер - страница 28

Солдаты же были его детьми. Дети были умными, они знали, что могут себе позволить по отношению к отцу, и чего не следует делать никогда, чтобы чувствительная струна не была перетянута и не лопнула. Когда ночью он появлялся ни с того, ни с сего и садился вместе с ними у бивачного костра, к нему относились как к своему, когда же приходила его очередь подкинуть дров в огонь, кто-нибудь напоминал ему об этом, и в этом не было ни грамма неуважения, наоборот — это было проявлением их любви.

В конце концов, он был их "Маленьким капралом". Этот данный ему советом старейших солдат итальянской армии после битвы под Лоди "чин" сохранился в истории и легенде не слишком заслуженно, поскольку после битвы под Кастильоне армия "повысила" своего главнокомандующего до чина сержанта. У детей появился для игр свой каменный замок, и они были ужасно рады, что им он казался замком из пластилина.

Его антагонисты словно испорченная пластинка до настоящего времени повторяют, что все это — питание сухим хлебом, когда вся армия ела сухой хлеб, а сам он мог иметь цыплят; хождение пешком, когда не хватало лошадей для раненых, и он отдавал своих, эта забота, мягкость в отношении тех, кто был ниже чином, при одновременной суровости в отношении армейских сановников, полковников и генералов, защита слабых перед более сильными — все это было циничным фарсом, громадным празднеством бенгальских огней, рассчитанный на обольщение сердец. Возможно, только какое отношение это имеет к делу? Какой солдат во всем мире не желал бы такого человечного отношения, даже зная, что все это лишь театр? В жизни самое главное — эффекты. Это правда, что к солдатам он обращался по имени и чаровал знанием их семейных дел, поскольку перед тем приказывал доставлять себе их досье, но что в этом предосудительного, если таким вот образом он делал их счастливыми? Война — нянька жестокая, и если на ней кто-то погладит тебя по голове и прижмет к себе, становится легче.

Говоря откровенно — это был театр, но театр фантастически чарующий и, что самое главное, дьявольски эффективный. Судьи корсиканского Обольстителя — арбитры священной морали, назвали все это фарсом, забывая, что покер становится фарсом лишь тогда, когда один из партнеров не умеет играть. А игра Наполеона была крайне действенной.

Давайте послушаем французского историка, Анри Уссе: "Комедиант? — И да, и нет, поскольку Наполеон и вправду любил солдата". Любил по сути, любил от всего сердца. Ведь даже если он и был "Il Comediante" — как его, вроде бы, назвал папа римский Пий VII — то как же часто он играл самого себя, человека с удивительно добрым сердцем по сравнению с масштабами достигнутого величия.

И кто из людей в своей жизни не актерствует? — покажите мне хотя бы одного. Здесь срабатывают базовые истины психологии. Величайшие враги Бонапарта не отказывали ему в большой впечатлительности к людским страданиям и обидам, в снисходительности и милосердии. Это отметила даже прусская королева, ненавидевшая его сильнее, чем дьявола. Его министр Маре: "Сердце его было добрым по природе. Этого не станет отрицать никто из великих и малых, которые имели возможность узнать его". Другой министр, Коленкур: "Наполеон неохотно наказывал, врожденная мягкость склоняла его щадить виновных". Практически точно так же звучащее впечатление выразили о нем де Боссе, Савари, Файн и один из самых ярых антагонистов императора, Бурьенн: "Наполеон не был способен устоять перед голосом милосердия. Об этом свидетельствуют бесчисленные случаи, когда он отменял наказание". Но "он старался усиленно скрывать свою доброту, в противоположность многим, которые ею демонстративно хваставшихся, совершенно ее не имея" (маршал Мармон). Это же подтвердил и генерал Рапп "Император напрасно старался показать себя суровым. Природа побеждала его побуждение. Не было человека более снисходительного и более человечного".

Что же может быть более человечным, чем театр опеки над солдатом; театр, в котором, неизвестно, чего было больше: расчетливого прагматизма или же голоса сердца? Где та мерка, чтобы решить это? Бонапарт лично проверял обувь и рубахи солдат и спрашивал, подходят ли те им. Как-то раз, увидев натруженное подразделение, вернувшееся на квартиры в полночь, он лично проследил, чтобы для них разожгли костер и чтобы всех накормили, и только после того отправился отдыхать. Под Дрезденом он занимался потребностями армии до поздней ночи, вернулся к себе весь промокший от дождя ("вода ручьями стекала с его одежды" — вспоминал герцог Виченцы), что закончилось горячкой, когда же окружение начало упрекать его, что он не заботится о своем здоровье, Наполеон ответил: