Императорский покер - страница 31

В 1812 году Наполеон совершил глупость, подчинив корпус Даву Мюрату. Даву ответил на это так, как поступили недавно швейцарские таможенники, забастовка которых заключалась в том, что они чрезвычайно скрупулезно начали исполнять все свои регламентные обязанности, в результате чего на границах образовались гигантские пробки — Даву, в соответствии с уставом, начал подавать рапорта, даже самые срочные, по службе, то есть, через своего начальника Мюрата, в результате чего те весьма сильно запаздывали в головную штаб-квартиру. Рассерженный этим Бонапарт приказал Даву отсылать рапорты непосредственно ему, неосторожно добавив, что не всегда верит в то, о чем ему докладывает Мюрат. Даву моментально воспользовался случаем и заявил, что честь не позволяет ему служить под началом человека, которому император не доверяет. Отчаявшийся Наполеон уже хотел все повернуть назад, но было уже слишком поздно, так как оба маршала заскочили к нему в комнату и начали обвинять друг друга в неспособности, пораженческих настроениях и в саботаже. Монарх слушал их, перекатывая сапогом туда-сюда русское пушечное ядро, называя себя в душе последним идиотом.

В свою очередь, у Александра под Аустерлицем имелось два генерала, к которым можно было относиться серьезно: Кутузов и Багратион. В удивительной степени те походили на упомянутых выше французских маршалов (исключая Даву), и уже до тридцати лет они могли быть спокойны за то, что им не грозит небо какого-либо из богов. Зная об этом, они не сдерживали себя и в последующие годы карьеры, но в одном им нельзя было отказать: воевать они умели столь же храбро, как воровать и своевольничать, и в военном ремесле разбирались. Но ни это, ни факт, что отношения между ними были, как между собакой и кошкой, не меняло ситуацию ни на волосок — в этой игре они были мелкими картишками, точно так же, как и их французские коллеги.

Наполеон доверял оперативным способностям собственных маршалов только тогда, когда они действовали по отдельности. Но достаточно было им встретиться, и ему приходилось напрягать все силы, чтобы разделить их и сделать полезными, по крайней мере, в том смысле, чтобы они не слишком ему мешали. Под Аустерлицем это ему удалось — сражением он руководил лично[41], они же были передающими звеньями его приказов армии, что и сводило их роль до минимального участия.

Александр, хотя о войне у него было понятие, вынесенное из родимой иконографии, поступил подобным образом, рассчитывая на вдохновение, высылаемое Провидением исключительно законным монархам. И потому, хотя перед тем назначил Кутузова главнокомандующим своей армии, под Аустерлицем поступил с точностью до наоборот в отношении плана, предложенного Кутузовым перед сражением.

Этот план был весьма несложным: вообще не ввязываться в сражение, отступить подождать вступления Пруссии в войну или же — по крайней мере — дождаться идущей с востока российской армии Беннигсена. Александр же хотел атаковать и отрезать Наполеона от Вены, но, выслушав старого солдата, заколебался. "Бог войны" почувствовал эти колебания и испугался, что добыча уйдет. И тогда уже он преобразился в Тальму.

Сыгранная им комедия была достойна Мольера. В категориях покера — это был обратный блеф. Типичный блеф заключается в то, что ты делаешь вид, будто бы имеешь сильные карты, в то время, как их-то и нет — так ты пугаешь противника. Обратный блеф должен заставить противника пойти на риск — ты же делаешь вид, будто приличных карт у тебя на руках нет.

Самый красивый блеф во всем императорском покере был спектаклем в двух актах. Наполеон инсценировал эту постановку в двух частях 28 и 29 ноября 1805 года.

28 ноября в штаб-квартире царя Александра появился генерал Савари, адъютант Наполеона и глава французской военной разведки. Выражение его лица была непонятным, и он все время просил заключить мир, или, хотя бы, временное перемирие. В конце концов, ему удалось вымолить лишь то, что русские вышлют к Бонапарту своего человека для переговоров. Все удалось только лишь потому, что император Всея Руси, хотя и почувствовал себя весьма возбужденным душой, не перестал быть "хитрым византийцем" — он самолично желал узнать состояние слабости противника.