Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США - страница 9

.

Имперские границы могут также быть при этом и государственными. Европейские колониальные державы внутри Европы были разделены государственными границами, в то время как в Африке и Азии они имели имперские границы со своими соседями — как правило, небольшими вождествами. Оба типа границ различаются вполне отчетливо, по ним понятно, что же начинается за ними: государство или империя. Имперские границы, тем не менее, могут и попросту раздвинуть государственные и таким образом их усилить: между Федеративной Республикой Германия и ГДР[8] сначала пролегала государственная граница, являвшаяся одновременно и внешней границей Советской империи; это ее проявление и придало ей характер, с которым она вошла в историю. С тех пор как все пригодные для заселения территории на планете политически оформились, войдя в состав государств, два типа границ стали лишь дополнять, но не заменять друг друга: имперские структуры накладываются на государственные, но уже не приходят им на смену. Это и сделало задачу выявления империй столь сложной. Кто понимал имперскость исключительно как альтернативу государственности, тот приходил к выводу, что сегодня империй уже нет. Тот же, кто, напротив, исходил из наслаивания имперских структур на государственные, сталкивался с элементами власти и влиянием, не идентичными государственному устройству. То, что имперские структуры теперь отошли скорее в область неформального, является следствием своеобразной ситуации с границами империй. Государственные границы часто объединяют в себе политические и экономические, языковые и культурные рубежи. Это, с одной стороны, придает им прочность, с другой — делает их жесткими и непластичными. Имперские границы, напротив, допускают разделение политических и экономических рубежей, культурные различия здесь уже уходят на второй план, а языковые и вовсе не актуальны. Это придает границам империи формальность и увеличивает их подвижность.

Во-вторых, следует обозначить империю, отделив ее от гегемонии, при этом, однако, необходимо добавить, что переходы между гегемониальным преобладанием и имперским господством достаточно расплывчаты. Тем не менее, было бы вполне уместно отличать их друг от друга. Гегемония представляет собой преобладание в рамках группы формально равных по правам политических сил; имперскость же прекращает это, пусть и формальное, равенство, низводя подчиненных до статуса зависимых государств или же сателлитов, которые находятся в более или менее очевидной зависимости от центра.

В истекшие десятилетия позиции Советского Союза в Варшавском договоре и США в НАТО демонстрировали контраст между империей и гегемонией: Советский Союз должны были окружать государства-сателлиты, чьи действия определяются центром10, НАТО же, напротив, понималась как система принципиально равных союзников, среди которых США получили выдающееся значение как крупнейший и сильнейший из партнеров. Именно они назначали главнокомандующего вооруженными силами, в то время как остальные страны-члены могли рассчитывать на должность генерального секретаря. В противопоставлении НАТО и Варшавского договора также проявилось то, что разница между гегемонией и империей в ходе конфронтации Запад — Восток приобрела политически-идеологическую окраску.

Иное, требующее погружения вглубь истории и более беспристрастное с политической точки зрения объяснение разницы между гегемонией и империей — это пример превращения Делосского афинского морского союза в афинскую талассократию. Первоначально морской союз подразумевал коалицию, направленную против персидского доминирования на западном побережье Малой Азии и на пространстве Эгейского моря, в котором все партнеры обладали равными правами. Конечно, с самого начала их вклад был разным: некоторые лишь платили деньги, другие направляли несколько кораблей, однако базовый военный флот неизменно приходил из Афин11.

Существовавшая на деле неравнозначность вкладов и возможностей повлияла на внутреннее устройства союза, который все более превращался из тууецсл^а в «РХП[9]: из преобладания получилось владычество12. Афины назначали главнокомандующего и казначея союза, они определяли величину вкладов, доминировали в коммерческом суде и добились того, что их власть и влияние распространились на все входящие в союз области. Вдобавок они держали гарнизоны в городах партнеров по союзу и тем самым оказывали влияние на их внутренние дела. Наконец, они перенесли казну союза из Делоса в Афины, заставили приносить присягу на верность, но не «Афинам и их союзникам», а «народу Афин», и передо- жили право решения вопросов войны и мира с собрания союза на афинское народное собрание. Из гегемонии родился деспот, как об этом заявляли коринфяне, когда они вступали в Лакедемонский союз для войны с Афинами13.