Иннокентий Смоктуновский - страница 5

Кстати, если посмотреть такую постсоциалистическую картину Тарковского «Сталкер», то та самая комната, найдя которую герои станут абсолютно счастливыми на всю жизнь, — это тоже отзвук той самой великой картины про то, как они искали алмазную трубку, нашли и донесли ее людям, несмотря на все катастрофы безумного жизненного существования. И этими катастрофами приходилось платить за саму идею этой трубки. И они платили. Они заплатили. Это чудо! Чудо, а не картина! Мы ее показывали на открытии одного из фестивалей «Дух огня». Есть такой фестиваль, который когда-то я придумал. Он проходит в Ханты-Мансийске каждую весну. И вот на одном из открытий кинофестиваля мы приняли решение показать людям картину «Неотправленное письмо». В зале сидели нефтяники-буровики, которые начинали всю эту немыслимую эпопею с русской нефтью в мире. То есть когда они ее начинали, не было никакого Ханты-Мансийска, была деревня какая-то, а за деревней была топь, тайга, гнус. И они находили там все то, на чем сейчас живет огромная страна и полмира. И эти самые люди-нефтяники сидели открыв рот, в полной тишине смотрели великий фильм про самих себя. Не про тех самих себя, которые могут пойти с иностранным паспортом в любое туристическое агентство и уехать на любой конец мира и там на роскошной яхте нырять в изумрудные волны какого-нибудь немыслимого моря, а про тех самих себя, которые сами для себя и для людей когда-то все это дело образовали и сделали. Тишина стояла немыслимая! Немыслимая, уважительная тишина самого понимающего филармонического слушателя, когда он слушает, например, Маллера. Понимаете? Вот так они смотрели «Неотправленное письмо».

И еще была одна встреча у нас с Иннокентием Михайловичем, которую я, конечно, запомнил на всю жизнь и помню, как сейчас, и никак не могу выкинуть из головы. Я снимал свою первую полнометражную картину «Егор Булычов и другие» с Михаилом Александровичем Ульяновым. Это потрясающий совершенно человек и потрясающий актер, потрясающей доброты и расположенности к людям. Михаил Александрович снимался у меня в совершенно отчаяннейших условиях. Он с утра репетировал в «Антонии и Клеопатре» Антония, а вечером снимался у меня. А еще он был членом телевизионной комиссии ЦК КПСС, какие-то кляузы рассматривал. Был просто невероятно замотан. Он играл у меня Егора Булычова. И там есть такая роль — Трубач. Я всех нашел, но найти Трубача никак не мог. Я вспоминал, что вроде есть человек, который гениально может сыграть Трубача. Вспоминал все время и вдруг вспомнил: это же Иннокентий Михайлович Смоктуновский! И я даже Ульянову об этом не сказал, никому не сказал. Подумал: «Я сам воспользуюсь благостным детским впечатлением, которое я на него когда-то производил в БДТ. Я сам к нему поеду, и сам позову, попробую, а вдруг он согласится? Чем черт не шутит?» Я приехал в Питер, позвонил Иннокентию Михайловичу (это уже после «Гамлета»), и Иннокентий Михайлович вспомнил меня и говорит: «А где ты? Где ты сейчас-то?» Я говорю: «Я вот живу в гостинице „Москва“». Он говорит: «А давай я за тобой заеду, и мы с тобой поговорим». Я говорю: «Как это?» — «Ну я на машине заеду — я люблю за рулем, — я за тобой заеду, и мы поедем и поговорим. Я тут недалеко, у меня дача на взморье. Поедем, поговорим и все обсудим». Мама моя! Но тем не менее через двадцать минут, как он и обещал, подъезжает белая «Волга». Я туда заглядываю — сидит Иннокентий Михайлович Смоктуновский, абсолютно лысый, подстриженный. Я говорю: «А что это?» Он говорит: «Тебе это мешает? Не мешает? Ну вот и все». Мы сели, поехали.

Гамлет

Ну это отдельный номер — Иннокентий Михайлович за рулем собственной «Волги». Можно было подумать, что он валял дурака. Нет, он не валял дурака. Просто воздух уплотнялся, уплотнялся, оттуда появлялось свечение, и из этого свечения появлялся лысый Иннокентий Михайлович за рулем белой «Волги». Зебра не зебра, светофор не светофор… Люди какие-то ошалевшие просто выбегали, пытаясь перейти. Он дико тормозил, каждый раз я норовил лбом разбить стекло: тогда еще ремнями не пристегивались. Сзади визжали тормоза, потому что он неожиданно тормозил, когда кто-то перебегал дорогу. И тогда Иннокентий Михайлович улыбался и показывал ему: «Проходите, пожалуйста, проходите. Я за рулем, а вы-то на ногах. Идите, пожалуйста, идите, пожалуйста». И эту вот хреновину он исполнял раз пятьдесят — семьдесят, пока мы ехали. И мы разговаривали. Начали разговаривать про этого трубача. Он сразу не сказал ни «да», ни «нет»: задумался. Потом говорит: «А я же лысый!» Я говорю: «Ну и очень хорошо. Почему трубач не может быть лысый?» — «Смотри, а действительно, лысый трубач — хорошая штука».