Интеграл похож на саксофон - страница 14

Тогда же я положил себе за правило читать только на английском, хотя по скудости знаний поначалу брал совсем незатейливое, из внеклассного списка для 7-го класса. К моменту описываемых событий я вез в своем чемодане роман Диккенса, купленный по случаю в букинистическом магазине, и сражался в нем с каждой страницей.

В Клубе моряков вечер подходил к концу. Моя новая знакомая, Люся, от меня не отходила. Я называл ее Lucy, ей это нравилось. К нашей встрече, а главное, к захватывающей беседе на английском мы пришли разными путями, я — через роли, заученные в драмкружке, она — через годы институтский занятий, но оба мы с восторгом вкушали плоды своих ученических трудов. Триумф мой был полным, я знал, что с Люси мыникогда уже больше не увидимся, и меня так и подмывало произвести последний эффект, устроить финальную немую сцену, как в «Ревизоре».

Теперь я понимаю, что поступок мой был хвастливый, эгоистический. Возможно, он подорвал у Люси веру в человечество на многие годы, но она в тот момент олицетворяла для меня советскую власть, комсомол, здорового детину на входе — короче, весь тот обман, который витал в воздухе, поскольку под видом дружбы на этом вечере, по сути, была вражда, разведка, спецоперация.

Объявили вальс-финал, настало время прощаться. «So you think I‘m Egyptian?» — спросил я Люси, кружа ее по паркету. Она, улыбаясь, кивнула головой. «Милая, — сказал я, остановившись, — ведь я русский!» Бедная Люся закрыла лицо руками и убежала, больше я ее не видел.

Подобная история, только с обратным знаком, повторилась два или три года спустя. Мы с приятелем, выпускником английской школы, ехали на троллейбусе № 1 с Малой Охты на Петроградскую, к нему домой. Дорога занимала целый час, и мы обычно практиковались, говоря по-английски. Одевались мы в цивильное, на мне были модные остроносые туфли желтого цвета производства Венгерской Демократической Республики.

«Смотри, Люська, — сказала одна девушка своей подруге, — англичанин!» Люська посмотрела на меня холодным оценивающим взором: «Не-ет, — сказала она на весь троллейбус, — еврей!»

Нашему «Хасану» предстояло совершить дальний рейс по Северному морскому пути с заходом в Дудинку, Игарку и Новую Землю. Под погрузкой в Архангельске простояли около недели, груз был разнообразный и штучный. Одна такая штука, часть промышленной печи, весила 35 тонн. Ее приспустили, крановщик слегка раскачал груз малым движением стрелы, а потом в нужный момент резко отпустил трос, так что эта железяка, величиной с церковный купол, аккуратно легла в дальний угол трюма, гулко ударившись о стальной корпус.

При разгрузке в Дудинке все было наоборот — завели трос, подцепили, крикнули крановщику «Вира!» («Поднимай!»), но он рванул слишком резко, и стальная махина, поднявшись вверх, качнулась противоположном направлении, где как раз стоял я. Медленно, плавно и неотвратимо плыла она ко мне, грозя расплющить, превратить в мокрое место. Я вжался в угол, печь ударилась с огромной силой слева и справа в полуметре от меня так, что содрогнулось все судно. «Ну, парень, — сказал стоявший рядом стивидор[1], — ты в рубашке родился!»

Путь из Архангельска в Дудинку — не близкий: из Северной Двины в Белое море, оттуда, обогнув мыс Канин Нос, Баренцевым морем на восток, мимо острова Колгуев, через Карские Ворота, по Карскому морю на остров Белый у полуострова Ямал, за которым начинается Обская губа и далее — порт Диксон, а от него вверх по Енисею.

Полным ходом идти суток восемь, но полным ходом по Ледовитому океану не пойдешь. Несмотря на лето, уже в Баренцевом море стали попадаться льдины, а в Карском они превратились в высокие айсберги, и я после вахты выходил на палубу в промозглый холод любоваться. В чистейшей зеленоватой воде плавали прозрачные изумрудные громады, сверкавшие на солнце.

Меня тянуло к холоду и чистоте, потому что наверх я поднимался из раскаленной преисподней, полной угольной пыли, огня и шлаковой вони. Внизу, в глубине железной утробы, круглые сутки, день и ночь, у котлов шуровали «черти». Кочегар первого класса стоял у четырех топок котла, в которых бесновался и выл огонь. У топки, на стальных листах палубы лежала куча угля. Кочегар филигранным, мастерским движением совковой лопаты отправлял уголь в глубь топки, а накормив все четыре топки, принимался «подламывать» спекающийся шлак четырехметровой кочергой.